Сигареты - Хэрри Мэтью

и не оправдывалась сама. Думала, он, возможно, зло заявит, что уходит из ее галереи. Но голос его звучал озадаченно. Присцилла разве не сообщила ей о сделке с Моррисом? Разве Айрин не звонила ему сказать, что одобряет?

– Послушайте, – сказал он, – по сути, это было для того, чтобы Моррис мог заработать немного денег. Разве это так ужасно? Он уж точно этого заслуживал.

– Согласна. А теперь скажите мне, cher coeur[121], как этого заслуживала Присцилла? Ох нет, избавьте меня от гнусных подробностей… – Айрин наконец-то начала ухватывать правду.

– Присцилла?

– Мне бы хотелось знать одно: на что, по ее словам, я согласилась?

– Время от времени Моррис будет продавать мою картину.

– Мне она ни слова не сказала о продаже – лишь о советах вам. Конечно, мне известно, что он продавал другие работы и делился с нею выручкой. – Ее паузу наполнило молчание Уолтера. – Знаете, что они с Присциллой делились всем поровну? – Еще одна пауза. – Спросите у нее.

– Она ушла на весь день.

– Уверена, что она способна все это объяснить. Но все равно я бы слушала ее очень тщательно. У вас случайно нет магнитофона?

Уолтер спросил, кто купил портрет Элизабет. Айрин кольнула совесть. Она несправедливо повела себя с Уолтером, который лишь действовал глупо, а ее не предавал. Однако по отношению к Присцилле она не вела себя несправедливо.

Уолтер же не думал о Присцилле – покамест. Когда Айрин повесила трубку, он тут же позвонил Мод и сообщил ей, что настоящий «Портрет Элизабет» остался у него.

Полин и Мод

Лето 1938

Мод Ладлэм однажды сказала Элизабет, что у нее было двое детей: дочь Присцилла и сестра Полин.

Их мать умерла, когда Мод исполнилось одиннадцать, а Полин было пять. Потом отец нанимал для присмотра за ними лучших гувернанток. Когда же гувернантки начали утрачивать авторитет, Мод постепенно превратилась в приемную мать. К тому времени она уже вынырнула из худшей части своего полового созревания. Ей такая роль нравилась.

Полин ей тоже нравилась – та была приятной по характеру сумасбродкой, за свои причуды держалась цепко. С трех лет до первого столкновения с полицейским купалась без трусиков, в одном поразительно избыточном лифчике. В шесть стала брать уроки верховой езды; к ее первым соревнованиям ей подарили английский костюм наездницы, которым она была, в общем, довольна, если не считать сапог: если уж наряжаться, сказала она, то либо шпильки, либо ничего. Много лет она пугала судей тем, что выезжала в черном кепи, черном рединготе, белой рубашке и шейном платке, джодпурах и парадных туфлях на шпильках (обычно она брала их у Мод и набивала ватой). Когда Полин исполнилось одиннадцать, элегантный отцовский гость из Китая показал ей, как управляться с палочками для еды; с тех пор она отказывалась есть чем бы то ни было еще, везде носила с собой пару палочек из нержавеющей стали и ела ими, ошеломляя тем самым всех и каждого, когда опрятно препарировала ими толстые пироги и стейки.

Выходки Полин иногда смущали других, Мод – никогда. Она восхищалась дерзостью сестры. Сама гораздо робче, она стремилась лишь к тому, чтобы ее не замечали. Смерть матери оставила ей в наследство хроническое сомнение в ее собственной реальности.

Как тренер, натаскивающий прирожденного атлета, Мод поддерживала Полин весь срок созревания вплоть до расцвета юной женственности. Сестрам все было в удовольствие: Полин металась, Мод ощущала, что приносит пользу как ее верная надсмотрщица. Хоть и были они близки, друг дружку скорее терпели, чем понимали. Часто говорили, что вместе им нужно делать больше – съездить в Европу, например.

У их отца Пола Данлэпа была долгая карьера осмотрительного консультанта по инвестированию. Небольшой капитал, унаследованный от их деда, застройщика из Баффало, он удесятерил. Он спекулировал на вхождении Америки в Великую войну, предвидел послевоенный бум, угадал крах. На покой ушел миллионером.

После смерти супруги Пол Данлэп на несколько лет забросил семейную жизнь. Позднее, под впечатлением от школьных оценок Мод и ее серьезности, начал ей поверяться. Полин располагалась вне взрослых забот со всем очарованьем и всем нахальством избалованного домашнего кокера.

Пол Данлэп установил свое предпочтение Мод и в практике, и в письменной форме. Учил ее тому, чему как инвестор выучился сам, – ну, или пытался: Мод зарабатывала свои хорошие оценки по литературе и иностранным языкам, а не по экономике. Когда он дал ей денег, чтобы она тем самым могла учиться обращению с крупными суммами, Мод выучилась лишь тому, что от крупных сумм ей хотелось нанять профессионального советчика. Она еще не видела, что ее отец, бормоча невнятные хвалы первородству, намеревался оставить ей девять десятых своего наследия. Он делал ее главою семьи.

Полин в денежных делах не наставляли. От Мод она постепенно узнала, что управлять семейными состояниями сама будет немного, а вот Мод – в огромной степени. После смерти отца за капитал Полин стали отвечать Мод и один доверительный собственник. Полин говорила себе: лучше уж Мод, чем какой-нибудь банковский болван. Непропорциональность унаследованного ими ее не тревожила. На ее жизнь это не влияло: Мод давала ей деньги, которые она счастливо продолжала тратить, и она с готовностью согласилась на предложение Мод – дабы усилить «приемлемость» Полин, они сделают вид, будто отец оставил обеих равно богатыми.

У Мод были сомнения. Она спросила Аллана, нельзя ли ей измыслить такой способ, чтобы уравнять их состояния; Аллан ей ответил, что это явно невозможно. Покамест, знала Мод, незадача эта существовала лишь в ее совести. Тем не менее она никак не могла забыть, что между ними с сестрой воздвиглась стена почти в миллион довоенных долларов и что однажды стена эта может оказаться суровее и крепче сестринских щепетильности и доверия.

Под сенью этой стены Полин уже изменилась. Она прекратила расти. Теперь ей исполнилось двадцать два, и она вновь стала подчиняться Мод так же, как и в пятнадцать. Когда пришло лето, Мод уже чувствовала себя так, будто ее тягостно вписали в поколение постарше. Полин обращалась к ней за любыми советами. Отказывалась покупать без нее одежду, отказывалась ее носить без благословения сестры; перед всяким выходом из дому красовалась перед Мод, бодро вопрошая: «Как я выгляжу?» – что, несмотря на кажущуюся импульсивность, вскоре стало неотвратимым ритуалом. Как любая послушная девушка, Полин предоставляла Мод непрошеные подробнейшие отчеты обо всем, чем занималась, и льстила ей (Мод не могла подобрать для этого слова поучтивее) равно необязательными знаками внимания, записочками и даже дарами