Солдат великой войны - Марк Хелприн

– Эти сукины дети, за которыми мы сюда приехали, наверняка уже наели огромные животы, – уверял Фабио. – Наверняка целыми днями жрут и пьют вино. Когда мы начнем гоняться за ними по холмам, в жару, с оружием и водой, кто, по-вашему, победит?

– Они, – отрезал солдат-кукла. – Спрячутся в кустах, а когда мы пойдем мимо, уложат выстрелами в спину.

– Нас сто пятьдесят, – напомнил Фабио.

– Не уложат, если мы будем там, где нет кустов и деревьев, – добавил Алессандро.

– А что мы будем есть?

– Не знаю, но, думаю, то же, что и всегда: финики, инжир, спагетти, вяленое мясо. Что, по-твоему, ждет нас там? – Он указал на горы, высившиеся над тюрьмой. – Рестораны?

Ночью Алессандро лежал в своей камере с распахнутой дверью, слушая море. Когда-то он жаждал того, что помнил, прилагал столько усилий, чтобы максимально точно вспомнить эпизоды прошлого, цвета, ощущения, меняющийся свет. Когда-то он думал, что все вернется на свои места, как только он покинет армию и доберется до дома, но теперь понял: можно выкупить сад, вырвать сорняки, обрезать фруктовые деревья, посадить овощи, вернуть на прежние места шезлонги, кошек, воду в фонтане, но это не будет прошлым. Оно ушло навсегда, воспоминания могут утешить только тех, кто не очень-то понимает, что он любил.

Глядя в закругленный потолок камеры. Алессандро решил, что выбросит все фотографии матери и отца, если по возвращении у него возникнет искушение положиться на память. Воскрешения не добиться планированием или мыслительными усилиями, и если прошлое может ожить, это должно стать полным сюрпризом, в сравнении с которым поблекнут образы и ритуалы памяти.

Мимо камеры прошел кто-то из лейтенантов.

– Вставай. Идем в горы.

* * *

После того как они выстроились во внутреннем дворе, из них случайным образом выбрали пять человек, которые должны были остаться в тюрьме, чтобы охранять пулеметы и другое тяжелое снаряжение. Полковник тоже остался, но лейтенанты получили от него точные и подробные инструкции. Они выходили из крепости пятерками, пересекали пустынную дорогу и начинали подъем. Местом сбора определили вершину, где предстояло разделиться на более мелкие группы. Часы показывали пять утра.

Дорогу они пересекли, никому не попавшись на глаза, хотя последним пришлось улечься в траву и дожидаться, пока проедет крестьянин на осле. Осел учуял их и заревел, за что ему врезали по бокам, словно он дурно себя вел. Как только дорога опустела, мужчины вскочили, подхватили винтовки и побежали к склону.

Он оказался настолько крутым, что им пришлось поддерживать друг друга. Трава скользила под ногами, они зарывались пальцами в землю, хватались за выпирающие камни, которые часто вываливались из земли и катились вниз, за пучки травы, напоминающие конские хвосты. Ругаясь и поскальзываясь, они добрались до скал, на которых ничего не росло, и продолжили подъем, уже не столь трудный, пока все не собрались на вершине, примерно в тысяче метров над уровнем моря.

Те, кто ждал отстающих, смотрели в сторону дома. В городке Сан-Вито-Ло-Капо не горело ни огонька, луны не было, лишь свет звезд помогал разглядеть границу воды и суши и само море. Иногда волны отражали свет яркого созвездия и отбрасывали его в сторону горы.

В группу Алессандро вошли Гварилья, Фабио и солдат-кукла, ценное приобретение, благодаря его меткости. На стрельбище он смотрелся отлично, чуть ли не все его пули попадали в десятку. И на передовой он был грозой австрийцев, поражал маленькие, далекие, быстро движущиеся цели. Никто не мог потягаться с ним и в скорострельности.

Лейтенант отдал приказ: шесть маленьких глотков воды, один сушеный инжир, одно печенье. Они уяснили еще на передовой: хочешь продержаться подольше на взятых с собой запасах еды, ешь часто и помалу, а не редко и много. Конечно, для этого требовалась высочайшая самодисциплина, но с этим у них проблем не возникало.

Офицеры сверили карты. Информатор, выдавший координаты первого лагеря, на который они собирались напасть, сейчас находился в море, где-то между Италией и Аргентиной, надеясь прожить там весь отпущенный ему Богом остаток жизни. К лагерю вела дорога из Трапани, но полковник боялся, что могла ждать засада. Вместо этого им предстояло подойти к лагерю с севера, продвигаясь вдоль хребта, по столь труднопроходимой местности, что, кроме пастухов и коз, там никто не бывал. Чтобы выйти на исходную позицию, требовалось три дня. Зато они подошли бы к лагерю в глубокой, заканчивающейся тупиком долине не по дороге, где их могли встретить огнем, а с противоположной стороны, совершенно неожиданно для дезертиров.

– Три дня? – возмутился Фабио. – Мы будем лазить по горам три дня?

– Если хочешь сэкономить два дня и войти в долину по дороге, – ответил ему Гварилья, – тебя похоронят без единой царапины на ногах.

– В зоопарке на Вилле Боргезе, Гварилья, есть бабуин…

– Да, я знаю, – перебил Гварилья. – После того, как директор зоопарка заглянул ко мне в мастерскую, он бегом вернулся назад, чтобы дать бабуину имя Адонис.

– Идите по самому высокому хребту, – приказал лейтенант, – и помните, что любой звук разносится в горах очень далеко. На эту позицию вам надо выйти до рассвета. – Он указал место на карте. Если не успеете, останьтесь там, где находитесь, остальные подождут вас до следующей ночи. Имеющуюся у вас провизию разделите на три дня. Воду найдете по пути. Если кого-то встретите, уводите с собой.

– А если встретим пастуха и стадо?

– И что?

– Козы разбегутся.

– Со временем он их найдет и соберет. Естественно, никаких костров. Выполняйте.

С моря дул влажный ветер. Даже в темноте горный массив впечатлял своими огромными размерами. Как и на море, над ними ярко сияли звезды, только теперь их иной раз закрывали черные тени грядущих дней.

На двое суток они растворились на склоне хребта, пробираясь по зеленым лесам, пересекая луга с белыми и желтыми цветами, где царствовала безмятежность, и время, казалось, остановилось. Они пересекали открытые места, прикрывая друг друга, и, только приглядевшись, могли засечь другие группы гвардейцев, пробирающихся среди скал и кустов. Жители прибрежных городков заметить их не могли. Они оставляли за спиной седловины и долины, их сопровождал только ветер. Если бы не тяжелые винтовки, патроны и гранаты, они могли подумать, что исчезли из самой истории.

Пока они пробирались по горам, Алессандро то и дело спрашивал себя, а может, дезертиры поступили правильно, сбежав в это тихое и спокойное место. И ответ, как он ни старался подобрать другие, выходил утвердительным.

Вспоминались ему и слова Гварильи, произнесенные вскоре после отплытия из Туниса: «Некоторые из этих людей сбежали на передовую не потому, что струсили. Просто не могли смириться с мыслью, что никогда больше не увидят своих детей. Если так, разве можем мы ловить их с чистой совестью?»

«Совесть тут ни при чем, – возразил тогда Алессандро. – Полковник хочет бороться с мафией, генералам надо удержать солдат от побега, а наше дело – выполнять приказ. Если мы не будем охотиться, тогда охотиться будут на нас».

«А если все откажутся?»

«Армия развалится, и австрийцы через полмесяца будут в Риме».

«А стоит ли умирать, чтобы не пустить их туда?»

«Да».

«Почему?»

«Потому что ты все равно умрешь быстрее, чем думаешь. Помимо того, что австрийцам, вышагивающим по городу со шпагами и в плюмажах, в Риме вообще не место, нас с тобой они могут после этого отправить завоевывать Францию и Грецию, а если мы не воспротивимся, нас будут преследовать и в конце концов пристрелят. В истории, Гварилья, всем правит иллюзия, а успех долго не длится. В тот краткий период времени, который нам отпущен, мы должны делать все, что в наших силах. Если начнешь переделывать мир, закончишь убийством людей из-за революционного нетерпения жажды победы».

«Так что будем убивать дезертиров».

«Да. Если присоединимся к ним, умрем вместе с ними».

* * *

Зарю третьего дня они встретили на вершине холма, с которого открывался вид на долину с крутыми склонами, поросшими лавром и можжевельником. В глубине долины, где земля чуть поднималась, а деревья росли по берегам узкой речки, стояло полсотни белых палаток.

Когда за спиной взошло солнце, на палатки навели бинокли, и речные гвардейцы разглядели во вражеском лагере женщин, мулов, сушащееся на веревках белье, ямы для жарки мяса, возвышение, напоминающее сцену, и часовых, как минимум десять, стоявших на проселочной дороге, которая вела в лагерь. Еще десять патрулировали периметр лагеря. Они сделали запруду, чтобы черпать воду для огородов. Из лагеря просматривалась вся долина.

– Это итальянцы, – вырвалось у кого-то из речных гвардейцев. Это было сказано о людях, на которых они готовились напасть, но утренний ветер унес эти слова.

Когда лагерь проснулся, западный ветер понес запах свежеиспеченного хлеба и кексов вверх по склону, туда, где затаились среди камней полуголодные речные гвардейцы, дожидавшиеся полудня, чтобы сделать шесть глотков воды и съесть кусочек вяленого мяса, пять крекеров и один сушеный инжир.