Я знаю, что ничего не знаю - Сократ

у них дела идут хорошо, а если плохо, бегут без оглядки, из опасения, как бы им не засмеяться даже против воли?

– Клянусь Зевсом, – заметил Никерат, – ты имеешь право гордиться. У меня бывает наоборот: кому из моих друзей живется хорошо, тот уходит прочь; а с кем случится несчастье, тот говорит о своем родстве и не отстает от меня.

– Ну, хорошо, – сказал Хармид. – А ты, сиракузянин, чем гордишься? Наверно, мальчиком?

– Клянусь Зевсом, – отвечал он, – вовсе нет; напротив, я страшно боюсь за него: я замечаю, что некоторые замышляют коварно погубить его.

Услышав это, Сократ сказал:

– О Геракл! Какую же такую обиду, думают они, нанес им твой мальчик, что они хотят убить его?

Убить – в оригинале везде глагол «растлевать», с корнем «тлен», то есть гибель. Сократ притворяется, что не понимает даже самых очевидных намеков на близкие отношения.

– Нет, – отвечал он, – конечно, не убить его они хотят, а уговорить спать с ними.

– А ты, по-видимому, думаешь, что если бы это случилось, то он бы погиб?

– Клянусь Зевсом, – отвечал он, – совершенно.

– И сам ты, значит, – спросил Сократ, – не спишь с ним?

– Клянусь Зевсом, все ночи напролет.

– Клянусь Герой, – заметил Сократ, – большое тебе счастье, что природа дала тебе такое тело, которое одно не губит тех, кто спит с тобою. Поэтому, если не чем другим, то таким телом тебе следует гордиться.

– Нет, клянусь Зевсом, – отвечал он, – не им я горжусь.

– Так чем же?

– Клянусь Зевсом, дураками: они смотрят на мой кукольный театр и дают мне хлеб.

– Так вот почему, – сказал Филипп, – намедни я слышал, как ты молился богам, чтобы они посылали везде, где ты будешь, хлеба обилие, а ума неурожай.

Хлеба обилие… – в оригинале прибаутка, как и положено, рифмующая не только конец, но и середину. Лучше бы перевести: «Хлебов обилие, а умов бессилие».

– Ну, хорошо, – сказал Каллий. – А ты, Сократ, что можешь сказать, почему ты вправе гордиться таким бесславным искусством, которое ты назвал?

– Уговоримся сперва, – сказал Сократ, – в чем состоит дело сводника. На все мои вопросы отвечайте без замедления, чтобы нам знать все, в чем придем к соглашению. Вы тоже так думаете?

– Конечно, – отвечали они. Сказавши раз «конечно», после этого все давали ответ этим словом.

– Итак, – начал Сократ, – задача хорошего сводника – сделать так, чтобы тот или та, кого он сводит, нравился тем, с кем он будет иметь дело, не правда ли?

– Конечно, – был общий ответ.

– Одно из средств нравиться не состоит ли в том, чтобы иметь идущие к лицу прическу и одежду?

Идущие к лицу – буквально «выдержанные» в каком-то стиле, «сдержанные», соотносящиеся друг с другом.

– Конечно, – был общий ответ.

– Не знаем ли мы того, что человек может одними и теми же глазами смотреть на кого-нибудь и дружелюбно и враждебно?

– Конечно.

– А что? Одним и тем же голосом можно говорить и скромно и дерзко?

– Конечно.

– А что? Не бывает ли так, что одни речи возбуждают вражду, другие ведут к дружбе?

– Конечно.

– Так хороший сводник не будет ли из всего этого учить тому, что помогает нравиться?

– Конечно.

– А какой сводник лучше: который может делать людей приятными одному или который – многим?

Тут голоса разделились: одни сказали: «Очевидно, который – очень многим», а другие: «Конечно».

Сократ сказал, что и относительно этого все согласны, и продолжал:

– А если бы кто мог делать так, чтобы люди нравились даже целому городу, не был ли бы он уже вполне хорошим сводником?

– Клянемся Зевсом, несомненно, – был общий ответ.

– Если бы кто мог делать такими людей, во главе которых он стоит, не был бы он вправе гордиться этим искусством и не был бы вправе получать большое вознаграждение?

Когда и с этим все согласились, он продолжал:

– Таков, мне кажется, наш Антисфен.

– Мне передаешь ты, Сократ, это искусство? – сказал Антисфен.

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – я вижу, ты вполне изучил и родственное этому искусство.

– Какое это?

– Искусство завлечения, – отвечал Сократ.

Завлечения – буквально «искусство заводить далеко». Сократ имеет в виду метод наводящих вопросов, уводящих собеседника далеко от заявленного тезиса. Антисфен видит в этих словах сразу непристойный намек, хотя Сократ до этого только и делал, что показывал, сколь открыто и без всяких намеков он может говорить о самых непристойных вещах.

Антисфен, ужасно обидевшись, спросил:

– Какой же поступок такого рода ты знаешь за мной, Сократ?

– Знаю, – отвечал он, – что ты завлек нашего Каллия к мудрому Продику, видя, что Каллий влюблен в философию, а Продику нужны деньги; знаю, что ты завлек его к Гиппию из Элиды, у которого он научился искусству помнить, и оттого с тех пор стал еще более влюбчивым, потому что никогда не забывает ничего прекрасного, что ни увидит. Недавно и мне ты расхваливал этого проезжего из Гераклеи и, возбудив во мне страсть к нему, познакомил его со мною. За это, конечно, я тебе благодарен: человек он, мне кажется, в высшей степени благородный. А Эсхила из Флиунта разве ты мне не расхваливал, а меня ему? И не довел ли ты нас до того, что мы, влюбившись под влиянием твоих речей, бегали, как собаки, разыскивая друг друга?

Собаки – вероятно, намек на то, что Антисфен был основателем философской школы киников, «собачьих философов», провокационно пренебрегавших прежними правилами приличия, можно сказать, античных панков.

Так, видя, что ты можешь это делать, я считаю тебя хорошим завлекателем. Кто способен узнавать, какие люди полезны друг другу, и кто может возбуждать в них взаимную страсть, тот мог бы, мне кажется, и город склонять к дружбе, и браки устраивать подходящие: он был бы дорогим приобретением и для городов, и для друзей, и для союзников. А ты рассердился, как будто я обругал тебя, назвав тебя хорошим завлекателем.

– Теперь нет, клянусь Зевсом, – сказал Антисфен. – Если я действительно обладаю такой способностью, то душа у меня уж совсем набита будет богатством.

Так завершился этот круг бесед.

Глава 5

Каллий сказал:

– А ты, Критобул, не хочешь вступить в состязание с Сократом о красоте?

– Клянусь Зевсом, не хочет, – заметил Сократ, – может быть, он видит, что сводник в почете у судей.

– А все-таки, – возразил Критобул, – я не уклоняюсь. Докажи, если у тебя есть какие мудрые доводы, что ты красивее меня. Только, – прибавил он, – пускай он лампу поближе пододвинет.

Лампа – высокий светильник, вроде канделябра