Блудное художество - Далия Трускиновская

– Его сиятельство граф Орлов вам еще визита не наносил? - спросил Архаров.

– А разве он в Москве?

Это было уже забавнее.

После той ночи Алехан более на Пречистенке не появлялся. Архаров полагал, что он занят своим устройством в Москве, наносит визиты, и даже не побеспокоился, где Орлов изволил поселиться. Чтобы не расписываться в своей бестолковости, Архаров отвечал князю, что слыхал-де, будто Орлова в Москве видали, и сам удивился, для чего его сиятельство не дает о себе знать давним своим приятелям. Волконский посоветовал не придавать этому значения - всем известен причудливый нрав Алехана. И до праздника остается не так уж много - там-то он наверняка появится. Не может быть, чтобы в день, когда все получат из рук государыни хоть какое награждение, для него ничего не нашлось.

Архаров был на сей предмет иного мнения.

Алехан не говорил прямо - этого еще недоставало! - однако Архаров уловил во всем его поведении некую обиду на государыню. И это желание непременно оставить службу - не на пустом месте возникло. Если Федор и Владимир Орловы подали в отставку из-за брата, и никто их особо на службе не удерживал, то Алехан - другое дело. Он слишком много дал России - и еще более мог бы дать, а государыня, как заметил князь Волконский, умна и скандалов не любит…

Но если вдуматься, история с авантюрьерой - европейский скандал. Заманить хитрую девицу на судно и похитить из-под носа у ее сторонников - это великая наглость. Алехан говорил, что сама государыня именно этого желала - но не вышло бы так, что желала она этого на словах, а на деле предпочла бы не столь шумное событие?

Расставшись с Волконским, Архаров приказал везти себя к Рязанскому подворью. Там он отдал приказание - отыскать графа Орлова. Алехан - мужчина приметный: высок, статен, на лице шрам, известный всей Российской империи. Коли он, как привык смолоду, ищет немудреных развлечений по кабакам, то найти его будет несложно.

Затем следовало посетить Дуньку. И она, кстати, могла знать, куда подевался Алехан: они, помнится, вдвоем остались, когда Архаров спать отправился. Занятно будет, коли пропажа сыщется у Дуньки на Ильинке…

Карета остановилась, Архаров вышел и постоял несколько у дверей Дунькиного дома. Входить не больно хотелось - это было хозяйство Захарова, место, где Захаров любил свою мартону, и жил в душе обер-полицмейстера некий запрет на появление в подобных местах. Однако обстоятельства были особые - не юный любовник тайно проскакивал в спальню прелестницы, пока законный сожитель занят иными делами, а один мужчина выполнял предсмертную просьбу другого мужчины, Дунька же сама по себе тут мало что значила - была поводом для просьбы, не более.

Архаров вошел и был встречен привратником Петрушкой, заменившим покойного Филимонку.

Петрушка, молодой, но низкорослый и слабосильный парень, сказал, что хозяйка-де ожидает, и сам поспешил по лестнице вперед - доложить о госте. Архаров поднимался неторопливо, так что Петрушка успел взбежать наверх, получить приказание и встретить Архарова на последних ступеньках лестницы. Оказалось - хозяйка просит малость подождать.

Примерно через минуту выскочила взволнованная горничная Агашка и сделала глубокий книксен.

– Извольте в гостиную, - сказала Агашка и сама довела до кресла в малой гостиной, сама усадила, при этом все время поглядывая на закрытую дверь, ведущую в приватные Дунькины покои, возможно, сразу в спальню.

Архаров хмыкнул - как будто мало было на сборы двух часов! Ведь непременно в последнюю минуту ей волосочес последнюю буклю на голове укладывает и впопыхах пудрой присыпает!

И вдруг за той дверью раздался заполошный крик - каким орут при начале пожара, не менее.

– Люди! Люди! - вопила Дунька.

Архаров вскочил, распахнул дверь - и тут же подпрыгнул с резвостью, самого его удивившей.

В комнате чуть ли не на вершок от пола стояла вода. Она потекла через порожек и замочила-таки архаровские туфли.

Дунька в маленьком чепчике стояла в ванне на коленях, глядела на потоп и голосила, призывая прислугу. Кроме чепчика на ней, похоже, ничего и не было. А простыня, которой положено накрывать ванну, чтобы являть принимающую гостей даму по грудь, соскользнула и мокла в луже.

Увидев Архарова, Дунька замолчала.

– Что тут у тебя, Дуня? - спросил он. - Куда это ты забралась?

– Да ванна же, будь она неладна! - чуть не плача, отвечала Дунька. - Мода, мода! Прием утренний! А она, вишь, проклятая, течет!

– Вода?

– Ванна!

Архаров отступил в малую гостиную, и тут же мимо него пробежала стряпуха Саввишна с веником, ведром и тряпкой.

– Ведра где? - кричала она. - Агаша, подтирай живее! Не то паркеты взбухнут и рассядутся - то-то беды наделаем!

Пробежала и Агашка, шлепнулась на колени прямо в воду и принялась возить большой тряпкой перед захлопнувшейся дверью, не столь собирая воду, сколь ее размазывая.

– Дуня, накинь хоть рубаху да выйди ко мне! - возвысил голос Архаров.

Столь грозное приказание в полицейской конторе не осталось бы безответным - тут же архаровцы исполнили бы все необходимое. Дунька же провозилась за дверью еще добрых четверть часа.

Наконец она вышла - в белой широкой кофте, в белой же юбке с едва заметными розовыми полосками, так, как одеваются дома, когда никуда не надобно выезжать или принимать знатных гостей, дамы и девицы в почтенных семьях. На плечи Дунька набросила турецкую шаль - их немало понавезли в Москву из недавнего военного похода. И чепчик переменила - этот был больше, с розовой лентой и розеткой спереди посередке.

– Угодно ли кофею, милостивый государь Николай Петрович? - весьма чинно спросила она. Как ежели б только что не торчала перед ним из щелястой ванны в чем мать родила.

– Я по делу, Дуня. Велено тебе передать, - и Архаров без лишних предисловий вынул из карманов и кошель, и конверт с купчей.

– Что это, от кого?

– От Гаврилы Павловича, - неохотно выговорил Архаров.

Дунька, к некоторому удивлению обер-полицмейстера, сперва не в кошель полезла, а вскрыла конверт и, шевеля губами, принялась читать купчую. Он и не подозревал, что Дунька уже знает грамоте. Но, как и следовало ожидать, она не смогла продраться сквозь заунывно-канцелярскую речь, изобретенную нарочно для подобных бумаг.

– Николай Петрович, что это такое? - растерянно спросила она.

– Купчая, Дуня. Господин Захаров тебе дом купил. Туда съедешь…

– Это для чего же?

Вот теперь Дунька забеспокоилась не на шутку. Хмурую архаровскую физиономию она уже довольно изучила, и по тому, как обер-полицмейстер прятал взгляд, догадалась, что дело неладно.

– Что с Гаврилой Павлычем? - спросила она напрямик.

– Болен. Тяжко болен. Вот, вздумал о тебе позаботиться…

– Он помирает?

Архаров хотел было смягчить удар, да передумал. Не малое дитя, девка в возрасте, поплачет да и забудет…

– Да, Дуня. Помирает.

– А что Матвей Ильич?

– Лечит, ругается, да все без толку. Господин Захаров уж стар.

Дунька бросила купчую на стол.

– Как же это? - спросила она. - Как же он? Надобно лучших врачей позвать! Николай Петрович, Христа ради - возьми, поезжай, привези немецких докторов, самого Самойловича привези!

И, схватив кошель, она попыталась сунуть его Архарову в руки.

– Не кричи, Дуня, - сказал обер-полицмейстер. - Я Матвея знаю, он давно уж… ч-черт…

Архаров, понятное дело, опять позабыл слово, означающее сборище докторов над постелью опасно больного.

– Не хочешь - сама по докторам поеду, - решительно объявила Дунька. - Агашка, одеваться! Крикни Фаддею экипаж закладывать!

– Поздно, Дуня, - тихо сказал Архаров.

– А ты, сударь, помолчи! Он совсем еще бодрый был, вовсю со мной любился! - без стеснения сообщила Дунька. - Мало ли, что занемог! Заплачу - вылечат!

– С ума ты сбрела? Там у него полон дом родни, дети прикатили, жена!…

– Что она, жена, понимает?!. Ну-кась, сколько этот старый дурень мне на панихиду оставил? Помоги-ка сосчитать!

Она высыпала на стол все содержимое кошеля. И замерла, приоткрыв рот. Среди золотых монет лежал дорогой перстень с большим сапфиром, окруженным бриллиантами. Дунька взяла его и уставилась на камень в непонятной растерянности.

Что-то, видать, значил для них двоих, отставного сенатора и девки из Зарядья, этот прекрасный перстень. Дунька опустилась на стул и, повалившись кулачками, грудью, лицом на кучку золота, зарыдала отчаянно, взахлеб, ничего не соображая.

Архаров понял - до Дуньки дошло, что спасение невозможно, хоть из Парижа врачей вези. Он подошел, протянул руку, чтобы похлопать по плечу - умиротворяюще, как полагается, когда рыдают. И не смог. Что-то в нем сидело, мешающее открытому сочувствию, как пробка, застрявшая в узком горлышке большой бутыли.

Да, случалось - и в его кабинете рыдали, от злобы ли, от страха ли, оплакивая потери, умоляя о снисхождении. Но те женщины для него делились на дам («Извольте успокоиться, сударыня») и на баб («Пошла, дура, вон!») Как быть с Дунькой - Архаров придумать не мог. Не баба, не дама… непонятно что… ведь не ждет же она, в самом деле, что на батистовое плечико ляжет тяжелая обер-полицмейстерская рука?… Не должна ждать… не до того ей…