Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

И главное, нет ему другого дела: вот всё на белом свете (а особенно Славникова) ему там в Канаде нравится, а Беляков с Тороповым не нравятся! Что там говорил в таких случаях Станиславский? НЕ ВЕРЮ!!!»

И это тот случай, когда я вынуждена согласиться с Топоровым.

В романе Славниковой Максим Т. Ермаков размышляет о левых технологиях разогрева блогосферы: «Два-три юзера создают контент, два-три комментируют. <...> По условиям, это должны быть реальные люди с активными дневниками — но Максим Т. Ермаков всегда подозревал, что в разогреве участвуют наструганные про запас виртуальные заготовки». Боюсь, что Артур Акминлаус и является такой сделанной под запас «виртуальной заготовкой» [1] .

Однако — удивительное дело — в этих спорах и обидах как-то потерялась сама материя разговора. Мы же обещали вернуться к концептуальной стороне рассуждений Белякова, ибо, хотя его статья и посвящена половине романа, соображения, высказанные в ней, очень показательны.

Основная претензия Белякова к Славниковой — в том, что в новом романе она служит двум господам: искусству и актуальности, и стремление к актуальности, по мнению критика, губит роман. При этом слова «новые веяния», настроения, тенденции, мода и актуальность идут через запятую, а в заслугу ранней Славниковой (периода «Стрекозы, увеличенной до размеров собаки») ставится то, что она «совершенно не обращала внимания ни на читателя, ни на моду, ни на издательскую политику».

Это очень внятно высказанная концепция, которую можно уважать. Но можно и оспорить.

Мне кажется, что актуальность — это как раз та вещь, к которой должен стремиться художник. Но актуальность не тождественна ни моде, ни тем более издательской политике. Актуальность — это нерв времени. Не было ни одного крупного художественного произведения, оставшегося в истории литературы, которое при появлении своем не было бы актуальным.

Новый роман Славниковой — да, актуален. И с моей точки зрения, это не минус, а плюс. Что же касается шага навстречу читателю, то и тут наблюдательный Беляков прав, Славникова этот шаг делает. Соглашусь и с тем, что здесь важна роль предыдущей книги. Напомню, что между романом «2017», получившим Букеровскую премию, и романом «Легкая голова» лежит серия рассказов, написанных по заказу журнала «Саквояж-СВ», распространяющегося среди привилегированных пассажиров железных дорог. Точнее, по заказу писателя Александра Кабакова, знающего, что к чему в литературе.

Сергея Белякова согласие изощренного стилиста и букеровского лауреата писать для «глянца», на заказ, шокирует — это же предательство интересов высокой литературы. Меня же нисколько не смущает. Писатель должен уметь внятно рассказать историю, не множа количество даже самых изысканных метафор до уровня, когда они уже перестают растворяться в тексте и выпадают в осадок (чем, на мой взгляд, грешила Славникова как раз в «Стрекозе, увеличенной до размеров собаки», любимой книге Сергея Белякова, которую он все время ставит автору в пример).

В серии «саквояжных» рассказов писательница продемонстрировала умение заботиться о динамичности повествования, о занимательности, о лаконичности, о балансе фантастики и реальности, припася едва ли не для каждого рассказа забавный трюк — и при этом сохранив определенную литературную планку.

«Опыт работы для глянцевого журнала даром не прошёл. Этот лёгкий саквояж Славникова и прихватила с собой, когда взялась за новый роман», — укоряет Сергей Беляков. Да, снова соглашусь я. Прихватила. И правильно сделала.

И поэтому новый роман так энергично начинается, герой заявлен сразу, коллизия возникает на третьей странице, а легкость слога вместо «фирменного густого, перенасыщенного сравнениями» меня не разочаровывает, а скорее радует.

Во второй части романа действие замедляется (читатель уже пойман на крючок, можно ослабить динамику сюжета). Учащаются экскурсы в прошлое. Реальность расплывается. Роман становится глубже, психологичнее, сгущаются метафоры. Вот в квартире валяющегося с воспалением легких (после прыжка в воду) Максима Т. Ермакова появляется, откуда-то из-за стены, «костлявый старик в коричневом, несколько подгнившем костюме, с подбородком, как торчавший вперед присоленный сухарь», и, согнав с кресла социального прогнозиста, смотрит на героя «похожими на вареные луковицы мутными глазами». Беспощадное, но какое точное сравнение помутневших старческих глаз с вареными луковицами. Под пристальным взглядом больного привидение превращается в молодого деда да так и остается разгуливать по тексту романа, озадачивая социальных прогнозистов своими французскими ругательствами, немыслимой способностью проникать в запертую квартиру и при этом отсутствовать в записях видеокамер.

Это от него — «очень вредного человека», по определению головастиков, унаследовал Максим Т. Ермаков роковое свойство своей головы. Действие временами переносится в прошлое, в эпоху стахановского движения. Знатного забойщика Валерия Ермакова уговаривают вступить в партию, а он отказывается учить «Краткий курс...». «Почитай, в конце концов не по-французски написано», — уговаривает упрямого стахановца партийный руководитель, но вредный «чуждый элемент» ёрнически обещает выучить лучше французский, чем «Краткий курс...». Взбешенный партиец неожиданно соглашается.

Так в повествовании появляется барышня, преподавательница рабфака, похожая на «блеклый дух исчезнувшей петербургской квартиры», — бабушка Максима. Череда картинок прошлого из жизни бабки и деда, России тридцатых годов проносится перед Максимом Т. Ермаковым — то ли в бреду, то ли в приступе ясновидения. Хорошие страницы, плотные, волшебно материализующие реальность и полные горького юмора. Мне кажется, даже пристрастный критик Сергей Беляков одобрил бы их яркую изобразительность и своеобразную оптику, в которой узнается оптика автора «Стрекозы...».

Меняется и взгляд автора на Максима Т. Ермакова. Писательница сначала гнала, подхлестывала сюжет, придумывала его неожиданные повороты, населяла роман узнаваемыми персонажами. Теперь лимит действующих лиц заполнен, можно посмотреть на Максима Т. Ермакова и попристальнее. Персонажи романа все статичны, включая государственных головастиков.

А вот Максим Т. Ермаков меняется.

Сначала этот заурядный офисный мышонок с его мечтой об удобной норке и сытой жизни не вызывает никаких симпатий. Потом выясняется, что он способен чувствовать, что он может испытывать тоску и даже отчаяние. Потом в его поведении появляется какая-то бесшабашность, трусоватый Максим Т. Ермаков покупает спортбайк: несколько страниц, посвященных укрощению мотоцикла, который ведет себя как необъезженный конь, то и дело норовящий встать на дыбы, написаны прекрасно. «Встречка состояла из ослепительных расплавленных пятен, взмахов пролетающего воя, гудков, а своя полоса, когда удавалось на нее попасть, — из расставленных в шахматном порядке, почти неподвижных задних бамперов и торчавших отовсюду зеркал». Именно так и должна выглядеть скорость.

Потом оказывается, что равнодушный ко всему обладатель легкой головы способен полюбить. Короткая история любви и женитьбы Максима на Маленькой Люсе, потерявшей сына, любви, начинавшейся с сострадания, с жалости к ее беде, должна бы окончательно очеловечить героя и подготовить финал.

Но вот с финалом все же что-то не срастается. Автор заставляет героя, никак не желавшего пожертвовать собой ради спасения некоей части человечества, застрелиться оттого, что в теракте погибает его беременная жена. Все это, конечно, сопровождается умело расставленными психологическими ловушками. Главный головастик сообщает, что, дескать, ошибка вышла: Максим Т. Ермаков вовсе не объект Альфа, а самый обычный человек. Тут-то герой романа, почувствовавший себя свободным, и стреляет себе в голову.

Впрочем, как недовольно произносит дед Валера, встречая в ином мире только что застрелившегося внука, «обвели тебя твои прогнозисты вокруг указательного пальца». Действительно: они и теракт, в котором погибла Малень­кая Люся, подстроили, и расчетливо Максима Т. Ермакова дезинформировали. «Надо было снять блокировку, которая образовалась у объекта на наше прямое вмешательство», — объясняет один головастик другому. То есть в итоге получается ровно так, как хотели спецслужбы: герой стреляется.

А Мак­сим Т. Ермаков, полагая, что он вершит выбор своей судьбы свободно, в действительности выполняет намеченную для него программу.

Автор, конечно, хозяин своему герою, но тут, похоже, попал в собственную ловушку: столь убедительно изобразил эгоцентризм и броню себялюбия Максима Т. Ермакова, что потом сам же не смог ее пробить. С трудом верится в решимость обладателя легкой головы покинуть этот мир вслед за погибшей женой. Процесс превращения офисной мыши в человека, способного к глубоким чувствам и эмоциям, явно не завершен.