Я, оперуполномоченный - Андрей Ветер

– Легко сказать… Мы уже столько говорили с тобой на эту тему…

– И будем говорить снова и снова, потому что для тебя это больной вопрос и для меня тоже.

– Как отвадить людей от преступлений? Ужесточать законы?

– Ужесточение ни к чему не приведёт. Даже при самых суровых режимах преступность никуда не девается. В сталинские времена были уголовники, и в гитлеровской Германии их было пруд пруди. И на зоне строгого режима тоже совершаются преступления. Но ведь не все становятся преступниками. Вон сколько людей порядочных! – Вера взмахнула рукой, словно охватывая безбрежное пространство за стенами квартиры. – И далеко не у всех в голове роятся мысли о воровстве… Одних останавливает страх перед возможным наказанием, другим просто не позволяет совесть. И тех, которые следуют голосу совести, ничто не способно своротить с выбранного ими пути. Они живут с твёрдым знанием своей правоты; хотя это, наверное, всё-таки не знание, а что-то иное, может, что-то божественное…

– Какое ещё божественное? – нахмурился Виктор. Он не любил слово «Бог» и его производных. За этим словом ему всегда мерещилось что-то психологически неправильное, что-то обманывающее, что-то шарлатанское. – Я уже не первый раз слышу от тебя про Бога.

– Во-первых, не цепляйся к словам, – одёрнула его жена. – Во-вторых, о Боге я совсем не говорила. Я пытаюсь рассуждать о врождённом чувстве правоты в людях. Но я не знаю, как это объяснить. Этого никто не знает. Я говорю «божественное», потому что не в силах дать другого определения этой стороне человеческой природы. Дело в том, что есть вещи незыблемые, вечные, которые произрастают из самой земли, входят в человека с молоком матери… Даже не так, совсем не так… Не они входят в нас, а мы вступаем в их мир: в мир ощущений. Видишь ли, я убеждена, что мораль – от ума, а совесть – от природы, от Бога…

– Ты опять!

– Опять, потому что надо как-то назвать то, чего мы не умеем объяснить. Я тебе не про старичка с палочкой твержу, воспевая которого надо лоб разбить о церковный пол. Я тебе про силу Природы, силу Жизни, силу Возрождения говорю. И хватит таращиться на меня, Витя, как на идиотку! Я не богословием занимаюсь, между прочим, а вполне конкретными материальными проблемами, как и ты, но ведь есть что-то выше нас, больше нас, значительнее нас. Ты понимаешь? Химические и физические процессы, происходящие в наших организмах и вокруг нас, зарождение и развитие мыслей – всё это строго упорядочено, всё это продумано и точно взвешено, хотя нам кажется, что всё происходит стихийно и что человек открывает какие-то новые законы. Нет, Витя, всё давно существует именно так, как оно есть, со всеми своими «непознанными» законами и «тайнами».

Он недовольно дёрнул плечом.

– И ты полагаешь, что это сделал Бог?

– Я не думаю, что это сотворил Бог, но я считаю, что это и есть Бог. Если тебя коробит это слово, придумай другое, – с готовностью предложила Вера. – Я не стану возражать.

– Ничего я не стану придумывать… И вообще не понимаю, почему тебя так привлекает эта тема… Бог! Взбрело же тебе в голову! Без пяти минут прокурор, а о Боге разглагольствуешь!

– Будь добр, дорогой, выбирай слова, – строго произнесла Вера. – Я не разглагольствую, а разговариваю с тобой. Если тебе что-то не нравится или ты не способен чего-то понять, то скажи об этом прямо. Раздражает тебя моя постановка вопроса, так и признайся в этом. Ты недоволен чем-то, я вижу, только не сваливай причину своего недовольства на меня, милый…

– Прости, Верочка, просто я не люблю всяких таких рассуждений. – Смеляков наклонился и поцеловал жену в шею.

– Каких «таких»? – Она отклонилась от него.

– Мне кажется всё это бесполезной тратой времени – просто воду в ступе толчём. Не нужно никому вдумываться в то, что невозможно осознать…

– Глупый ты, – вздохнула она. – Пугают тебя какие-то вещи, останавливают. Так, кстати, с большинством в нашей стране. Впрочем, и во всём мире тоже так. Я же хочу, чтобы ты за горизонт научился заглядывать, а ты к словам придираешься… Слово «Бог» его, видите ли, испугало…

– Да не испугало меня ничего! Ты и сама в Бога не веришь.

– А я тебе вовсе не про веру толкую, не о религии говорю. Речь о другом.

– Да ни о чём нет речи! – начал раздражаться Виктор.

– Что ты злишься на пустом месте? Ты хочешь, чтобы я говорила только то, что тебе нравится? Не выйдет, милый мой!

– Не переворачивай всё с ног на голову…

– Это ты переворачиваешь. Мы спокойно говорили, и вдруг ты начал выходить из себя. А причина – всего лишь слово, которое ты не приемлешь. Мы даже не о религии говорили, о преступности, но ты взял и прицепился к одному-единственному слову!

Она возмущённо поднялась со стула и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Виктор услышал, как Вера прошла на кухню.

«Дурак, – выругал он себя. – На пустом месте устроил сцену… Надо уметь молчать. Мало ли что мне не по вкусу… И что я в самом-то деле придрался?»

Он медленно опустился на диван и удручённо свесил голову.

Дверь в комнату распахнулась.

– На твою долю заваривать чай? – услышал он голос жены.

Посмотрев на Веру печальными глазами, он кивнул, затем рывком встал и проговорил:

– Верочка, извини… Болван я, честное слово.

– Болван, – кивнула она. – Хорошо, что не злобный болван, а то бы я за тебя никогда не пошла.

Он невесело улыбнулся:

– Спасибо на добром слове.

– Ты не забыл, что вечером нам идти к Жуковым?

– Забыл! – Он виновато развёл руками.

– Ты о чём-нибудь, помимо работы, умеешь думать, Витя?

– Умею. – Он шагнул к жене и привлёк её к себе. – О тебе постоянно думаю.

Его руки скользнули к её бёдрам.

– Пусти! – тихо, но строго сказала она. – У меня чайник на плите…

– Слушай, а чего вдруг Жуковы пригласили-то нас? – Виктор отпустил Веру.

– На фильм зовут, – подсказала она.

– Ах да! – вспомнил Смеляков и шлёпнул себя ладонью по лбу. – Точно! Борька говорил, что это какой-то редкий фильм.

* * *

– «Последнее танго в Париже» Бертолуччи.

– Точно! Лена про этого режиссёра что-то рассказывала, вроде известный он очень.

– А за фильм этот, Витя, могут впаять несколько лет.

– Ну да?

– Уже был такой случай, – сказал Вера. – Владельца видеомагнитофона обвинили в том, что он устроил притон, показывал порнографические фильмы.

– Так это порнография? – растерялся Смеляков. – На кой чёрт мы идём смотреть её?

– Никакая не порнография, – успокоила его Вера. – Главную роль исполняет Марлон Брандо, а он в западном кинематографе – фигура масштабная. Очень серьёзный фильм. По нашим советским меркам, конечно, секса в этом фильме выше крыши. Но надо же нам знать культуру своих врагов, чтобы знать, как против неё бороться и бороться ли против неё вообще, верно? – Она улыбнулась.

– Ты уже смотрела его?

– Нет, книгу читала. У родителей брала. Там были фотографии из фильма. На Западе это принято: если книга экранизирована, то у неё внутри обязательно вклеен блок фотоснимков из фильма…

«Последнее танго в Париже» пробудило в Смелякове противоречивые чувства, обеспокоило откровенностью сцен и выплеснутых на экран эмоций. Впрочем, Виктор сразу согласился, что это был изысканно снятый фильм, только вот изысканность его показалась ему какой-то патологичной.

– По-моему, я ничего не понял, – признался он.

– Это не имеет значения. – Борис махнул рукой в ответ и закурил. – Ты лучше скажи, понравилось или нет.

– Пожалуй, понравилось, – признался Виктор. – По крайней мере, впечатление сильное… Но сумбурное… Словно не про людей… Вернее, про нездоровых людей.

– Вот-вот. Они и есть нездоровые. Одинокие и опустошённые. У них мозги сдвинулись на этой почве. Ничего не осталось за душой, только сексу хотят, другого общения они уже не понимают, – закивал Борис. – Мне кажется, что такие фильмы у нас надо первым экраном показывать, а не по мозгам давать за их просмотр. Тут же открытым текстом говорится, что Запад протух, скукожился. Мы «Последнее танго» должны поднять как знамя…

– Но здесь же сплошной секс! – возразил Виктор.

– И что? – вмешалась Лена. – Тебя, Витька, секс всегда пугал.

– Вовсе не пугал. Не надо вешать на меня ярлыки. Я не ханжа. Просто у нас есть общепринятые нормы морали…

– Да иди ты со своими общепринятыми! – воскликнул Борис и поднялся из кресла, чтобы взять со столика бутылку. – Кто их принимал? Уверяю тебя, что не общество… Тебе коньячку плеснуть?

– Да.

Борис наполнил рюмку Смелякова и повернулся к женщинам:

– Вам?

– Мы пригубим ещё вина, – отозвалась Вера.

– Нам всем навязывают, как думать и о чём думать, – продолжил Борис. – Центральный комитет партии решает за нас, что нам можно и чего нельзя. Какие-то старые, простите, пердуны со слипшимися мозгами указывают нам, что такое хорошо и что такое плохо. У них никаких желаний не осталось, они всё давно профукали, пропили и проели, им всё надоело, кроме власти, им ничего другого не нужно, потому-то они лезут к нам с запретами. Раз им, считают, не нужно, стало быть, и всей стране не нужно. А вот я хочу, чтобы такие фильмы появились в наших видеопрокатах. Понимаешь, Витя, хочу! Почему я не имею на это права? А у нас не то чтобы таких фильмов, у нас видеотек-то на всю Москву штуки три наберётся. Да и то не видеопрокат, а позорище какое-то. Я на Арбат заглянул в тамошнюю видеотеку и увидел такую очередюгу, каких за колбасой не бывает. Вдобавок там, оказывается, чтобы фильм взять напрокат, надо такую анкету заполнить о себе, что ахнуть можно! Вплоть до модели видеомагнитофона требуют указать. Просто Лубянка какая-то, а не видеосалон. А выбор – всего сотни полторы отечественных фильмов и мультфильмов. Удавиться от тоски можно.