Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного - Вилли Биркемайер

Замечаю, что переводчик часто останавливается, ищет нужное слово. Чуть было не выдал себя — хотел подсказать. Потом они опять допрашивали Лидию; одни и те же вопросы, одни и те же ответы… И тут меня словно током ударило: так ясно я вспомнил допросы в Киеве у капитана Лысенко. И меня охватил панический страх — опять будут бить! Я всматриваюсь в злобные лица офицеров и солдат и начинаю понимать, где мы находимся: это НКВД. Что они сделают с Лидией и со мной, когда поймут, что поймали никак не шпионов?

Вдруг за дверью начинается какой-то шум. И появляется Владимир Степанович, наш начальник лагеря, подходит ко мне и грозно спрашивает: «Schto ty zdes delajesch??» Хватает за руку и тащит за дверь. Там ждет шофер Дмитрий, мне велят сесть в машину, на которой мы с ним столько раз ездили. Владимир Степанович сходил еще раз к тем, из НКВД. Вернулся, и мы поехали. Спрашивает меня, что случилось. Рассказать ему всю правду? Конечно да! Он ведь всегда нас понимает. И я рассказываю, всё как есть.

«Что же ты за дурень, Витька, durak takoj, — сокрушается начальник лагеря. — Спросил бы коменданта или меня. Вы же оба — эта женщина и ты работали на социализм, на восстановлении. Что ж, нельзя вам и поговорить друг с другом?» Ну об этом я, конечно, не подумал. А вот охранник Густав — как он? Очень уж вовремя оказались те часовые на том месте. Но главное не это — ведь как здорово, как замечательно, что Владимир Степанович вызволил меня из НКВД! Он о нас, своих Plennych, заботится, он нам сочувствует.

Когда мы приехали в лагерь, Владимир Степанович отвел меня к коменданту Максу Зоукопу. Тот, конечно, уже обо всем знает. Владимир Степанович оставил нас вдвоем и, прощаясь, бросил Максу: «Получи его обратно и подумай, как с ним быть дальше».

«А я что? — ворчит Зоукоп. — Парень вел себя хорошо, много чего делал, когда другие уже спали. Что же мне с тобой делать, Вилли?» — это он уже мне. Рассказываю и ему честно всю историю; он ведь меня давно знает, еще с шахты в Макеевке и с наших там концертов. Ну а что ему этот рассказ? Не про то, наверное, думают они с начальником лагеря.

«Прежде всего, — решает Зоукоп, — надо, чтобы спектакль на празднике Первого мая сыграли как надо. Осталось, слава Богу, всего три дня. Пока побудешь в лагере, поможешь с подготовкой Манфреду, а там посмотрим!»

Можно идти к себе в комнату. Только теперь я замечаю, что первая смена уже вернулась с завода. Ничего себе, сколько же это часов продолжалась вся история? Я лег на кровать, потянулся, чтобы «переключиться». Там, в НКВД, уже не думал, что вернусь сюда. Если бы не Владимир Степанович, и не вернулся бы. Еще и еще раз — какой же все-таки оазис наш лагерь; «человечность» здесь — это не из «иностранного языка».

Мой друг Макс уже слышал, что какого-то пленного увезли в НКВД. И кто-то сказал ему, что видел точно — взяли меня. «Ну, мой мальчик, как же я рад! Значит, это был все-таки кто-то другой», — говорит Макс с облегчением, видя меня лежащим на своей кровати. «Да нет, Макс, не другой. Это я был…» И сразу в комнате воцаряется полная тишина — все напряженно вслушиваются. А когда я заканчиваю рассказ, раздаются возгласы: «Ох, и повезло же тебе! Что бы мы делали без Владимира Степановича… Ну, ты и скажешь, Вилли!» А Макс Шик хмуро говорит, что надо ему лучше за мной следить, и ложится вздремнуть до ужина.

Я тоже закрываю глаза, но мне не заснуть. Что же будет с Лидией? У нее ведь нет здесь такого Владимира Степановича. И в который раз горько осознаю: я пленный! Не могу ни во что вмешаться, не могу помочь, когда с другим поступают несправедливо. Только бы все обошлось у Лидии! Владимир Степанович сказал, когда ехали оттуда в лагерь, что, может быть, и обойдется.

«Если она докажет, что работает, что ее тетка на самом деле живет здесь поблизости, то ничего страшного с ней не будет. И еще хорошо, что у НКВД сейчас дел по горло — на днях Первое мая, и не до того им, чтобы с ней долго возиться». Очень надеюсь, что он не ошибся. Я давно не молился, сегодня непременно помолюсь, буду просить Бога, чтобы простер свою длань над Лидией, и благодарить Его за нашего Владимира Степановича.

История с моим арестом и НКВД облетела лагерь со скоростью ветра и украсилась всего за час-другой устрашающими подробностями. В каких я сидел ужасных подвалах и тому подобное. А репетиция прошла у нас в этот вечер замечательно. Манфред даже беспокоился: «Рано еще, чтобы так хорошо!» Одним словом, получается у нас настоящая оперетта.

И вот наступило Первое мая, праздник трудящихся, самый главный в Советском Союзе. Военнопленные сегодня тоже в цехах не работают — только в дежурных и аварийных службах. Стоит хорошая солнечная погода. Перед обедом — общий сбор на плацу, представитель из «Антифа» держит речь о Первом мая. Владимир Степанович и все офицеры тоже присутствуют. Он тоже выступает и говорит, что Первое мая — такой день, когда трудящимся надо сказать спасибо за их труд и достижения, потому что социализм можно построить только трудом и старанием. И за наш труд на заводе и в лагере, а также — не в последнюю очередь — за хорошую дисциплину он нас всех благодарит. Уже четыре года как кончилась война, и можно надеяться, что скоро нас отпустят в Германию. «Skoro domoj!» — заканчивает он под аплодисменты.

Наш комендант Макс Зоукоп тоже обязан держать речь, разумеется — читать по бумаге, потому что она должна быть разрешена политруком. Он и повторяет почти то, что говорил Владимир Степанович, только насчет skoro domoj у него свое мнение, и на эту тему он не высказывается.

На солнышке хорошо, и после митинга — так, кажется, это называется? — почти никто не уходит. Но ко времени обеда плац все же пустеет. На кухне — большой плакат, объявление: после обеда будет сладкий пирог и пудинг, все в честь Первого мая. А у нас в пять часов первое представление, в восемь вечера — второе. Почти как в настоящем театре, только без билетов и платы артистам…

После вечернего представления нас угощают на кухне второй порцией пирога и кофе. С нами политрук и еще несколько офицеров. А кофе настоящий, и это приводит в восторг Макса и других моих старших товарищей. Я-то в этом не разбираюсь.

Кончился праздник, но комендант меня из лагеря не отпускает. Советует заняться чем-нибудь полезным в слесарной мастерской или в столярке.

Из письма родителям и брату 2 мая 1949 г.

…Вот и прошел праздник трудящихся. Для нас это были два замечательных дня. Кухня нас порадовала (даже пудинг!), а у «театральной бригады» было дел по горло. Мы гордимся тем, что помогли нашим товарищам хорошо отдохнуть и доставили им удовольствие…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});