Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард

Смит влез на стул, чтобы посмотреть на Сетиса II. Это лицо было не таким суровым, а очень спокойным, но на нем как будто застыло выражение укоризны. Слезая на пол, Смит опрокинул тяжелый стул. Тот упал со страшным шумом – даже странно, что от падения простого стула получилось столько шума. Насмотревшись на мертвых фараонов – теперь они показались ему какими-то иными, более реальными и жизненными, – Смит снова пошел искать живого человека.

Всюду – и справа, и слева от него – были мумии всех стилей, всех периодов, и ему, наконец, до смерти наскучило смотреть на них. Он заглянул в комнату, где хранились останки Иуйи и Туйю, отца и матери великой царицы Тайи, таких величавых и внушительных в своих царственных одеждах; бегло осмотрел ряды саркофагов царей-жрецов двадцатой династии и отвернулся от золотых масок цариц из рода Птолемеев, так неприятно блестевших в надвигающихся сумерках.

Нет, достаточно с него этих мумий. Лучше перейти в нижний этаж. Статуи все же лучше набальзамированных покойников, хотя, по египетскому поверию, и возле статуи всегда бродит Ка. Смит спустился по широкой лестнице. Что это? Показалось ему или действительно что-то прошмыгнуло вниз? Как будто животное, и за ним быстро скользнувшая тень неопределенной формы. Может быть, это просто кошка, живущая в музее, гонится за музейной мышью. Но что же это за тень такая, странная и неприятная?

Он позвал: «Кис-кис», так как в эту минуту обрадовался бы всякому животному существу, но не получил в ответ обычного «Мяу». Может быть, это был не двойник кошки, а тень… Ах! Что за вздор ему приходит в голову! Египтяне боготворили кошек, и мумий кошек сколько угодно. Но тень… – нет, тень необъяснима.

Один раз он крикнул, чтобы привлечь внимание, но уже не повторял этого больше, ибо в ответ ему откликнулись тысячи голосов из всех углов гигантского здания музея.

Ну что поделаешь? Приходится мириться с тем, чему нельзя помочь. Очевидно, до завтра ему не выйти отсюда: вопрос в том, в какой части здания лучше провести ночь. И надо поскорее решить его, так как ночь надвигается быстро. Он подумал об уборной, где еще сегодня, перед тем как идти к заведующему, мыл руки с помощью любезного араба-служителя, который милостиво принял от него пиастр в награду за услугу. Но, увы, дверь уборной оказалась запертой. Тогда он направился к главному выходу.

Здесь, друг против друга, стояли два больших красных саркофага – великой царицы Хатсену и ее царственного брата и супруга, Тотмеса III. Смит смотрел на них. Почему бы ему не приютиться на ночь в одном из них? Они были глубокие, удобные, и человеку в них отлично можно улечься… С минуту Смит соображал, не обидятся ли покойные монархи за такое вольное обращение с их гробами, и, подумав, решил, что безопаснее будет положиться на милость царицы.

Он уже занес ногу в гроб и пытался втиснуть свое тело под массивную крышку, поднятую на массивных деревянных блоках, как вдруг ему вспомнилось маленькое, голое, иссохшее существо с длинными волосами, которое он видел в боковой комнате гробницы Аменотепа II в Долине Царей в Фивах. Эта карикатура на человека и была мумией могущественной Хатсену, ограбленной разбойниками и лишенной своих царственных одежд.

А вдруг, когда он будет лежать в ее саркофаге и спать сном праведника, это маленькое существо заглянет под крышку и спросит, что он здесь делает. Конечно, это была нелепая мысль, и она могла прийти в голову только потому, что он устал и разнервничался. Но все же факт оставался фактом: в том самом саркофаге, куда он собирался лечь, в течение нескольких столетий покоился прах царицы Хатсену.

Он вылез из саркофага и в отчаянии посмотрел вокруг. Против главного входа находился большой центральный зал музея. Там завалилась крыша и производился ремонт, такой обширный, что, по словам заведующего, он должен был занять несколько лет. Поэтому вход в зал был загорожен, за исключением небольшой деревянной двери, в которую проходили рабочие. Там осталось всего лишь несколько статуй, слишком громоздких, чтобы вынести их, такие, как статуя Сатиса II, Аменотепа II и его царицы, Тайи. Может быть, там переночевать? Пренеприятное место для ночевки, но все же, рассудил Смит, лучше, чем проспать ночь в чужом гробу. Если, например, пролезть сквозь щели досок, которыми были обиты огромные погребальные ладьи, то в одной из них можно было бы отлично выспаться.

Приподняв занавес, Смит проскользнул в зал, где было уже почти темно. Лишь смутно виднелись узенькие окна наверху и очертания колоссальных мраморных фигур вдали. Ближе к выходу стояли две погребальные ладьи, еще раньше замеченные им. Как он и предполагал, в их дощатой обшивке были большие щели. Он без особого труда пролез внутрь и улегся в одной из ладей.

Так как он был очень утомлен, то, должно быть, вскоре уснул. Но сколько времени проспал, этого он сказать не мог. Во всяком случае, сейчас он проснулся. В котором часу – неизвестно, так как вокруг было темно и посмотреть на часы было нельзя. Правда, в кармане у него были спички, и он мог бы даже закурить трубку. Но, к чести Смита, надо сказать, что он вспомнил, что в музее, где собрано множество ценностей, нужно остерегаться, как бы не причинить пожара, а дерево ладьи за шесть тысяч лет, разумеется, высохло так, что только коснись его искра, сгорит мгновенно. И удержался от желания чиркнуть спичкой.

Несомненно, он не спал. Никогда в жизни Смит не чувствовал себя бодрее. Нервы его были натянуты, как струны, все чувства обострились настолько, что он даже слышал запах мумий, доносившийся из верхних залов, и запах земли, – от лодки, тысячи лет пролежавшей в песке у подножия пирамиды одного из фараонов пятой династии.

Кроме того, он слышал множество странных звуков, слабых и таких отдаленных, что вначале подумал, не доносятся ли сюда уличные шумы. Но вскоре убедился, что звуки – местного происхождения. Без сомнения, это трещат цемент и ящики – ведь дерево всегда имеет неприятную привычку трещать по ночам.

Но почему же такие обычные, естественные шумы так странно действуют? Определенно, ему кажется, что вокруг него ходят и разговаривают. Больше того – кажется, что наверху, над ним, на палубе ладьи раздаются шаги и голоса матросов, некогда составлявших ее экипаж. Вот как будто тащат что-то тяжелое по палубе, а вот – Смит готов был поклясться, что он слышит удары весел.

Он уже начал подумывать о бегстве из этого жуткого зала, когда произошло нечто, вынудившее его остаться.

Огромный зал вдруг осветился, но не лучами рассвета, как это ему показалось вначале. Свет был бледный, призрачный, однако же всюду проникавший. И с голубоватым оттенком, какого он никогда раньше не видел. Прежде всего осветились дальний угол зала, ступени и два царственных колосса, восседавших наверху лестницы.

Но кто же это там стоит между ними, распространяя вокруг себя свет? «Да это Осирис, сам Осирис, или его изображение! Бог Смерти, египетский спаситель мира».

Вот он, в покровах мумии, в венце из перьев; в руках его, продетых сквозь покровы, посох и бич, эмблемы власти. Живой он или мертвый? Этого Смит не мог сказать, так как фигура не шевелилась, а лишь стояла, величавая и страшная, со спокойным и благостным лицом, глядя в пустоту.

Смит заметил, что темное пространство между ним и освещенной фигурой постепенно заполняется. Голубоватый свет постепенно распространялся, выбрасывая вперед длинные языки, потом соединявшиеся, и освещая зал.

Теперь он видел ясно: перед Осирисом стояли выстроившиеся в ряд цари и царицы Египта. Словно по невидимому знаку, все они преклонились перед Осирисом, и, прежде чем стих шелест их одежд, Осирис исчез. Но на месте его уже стояла другая фигура – Исида, Матерь Тайны, с глубокими глазами, загадочно глядевшими из-под усыпанного драгоценными камнями колпачка с головою коршуна. Снова преклонились перед богиней цари и царицы – и богиня исчезла. И опять на месте ее появилась третья фигура – прелестная, лучистая Хатор, богиня любви, с символом жизни в руках и сияющим диском на голове. Снова все преклонились перед нею, и снова она исчезла; но на ее месте уже никто больше не появлялся.

Фараоны и царицы теперь двигались и разговаривали; голоса их доносились до Смита таким сладостным шумом.

В своем удивлении Смит забыл всякий страх. Из тайника, никому не видимый, он внимательно наблюдал за ними. Некоторых он знал в лицо, как, например, длинношеего Кху-энь-атена, о чем-то сердито спорившего с Рамзесом II. К изумлению своему, Смит понимал их речь, хотя и не знал языка древних египтян. Кху-энь-атен высоким тоненьким фальцетом жаловался на то, что в эту единственную ночь в году, когда им разрешено встречаться здесь, среди богов, или волшебных образов богов, представленных перед ними для поклонения, не было его бога – Атена, или солнечного диска.

– Я слыхал об этом боге от жрецов, – говорил Рамзес II, – но после восшествия вашего величества на небо он просуществовал недолго. Уже в мое время трудно было найти его изображение. Ваше имя было неудачно выбрано. Потомки звали вас «еретиком» и истребляли ваши идолы. О, не обижайтесь. Многих из нас называли еретиками. Вот хотя бы моего сына, Сета II, – он указал на человека с кротким задумчивым лицом, – меня уверяли, будто втайне он поклонялся богу евреев – тех самых рабов, которых я заставлял строить свои города. Взгляните на эту даму рядом с ним. Красива, не правда ли? Какие огромные фиолетовые глаза. Говорят, это все из-за нее – она сама была еврейка.