Комната из листьев - Кейт Гренвилл

объяснить.

– Вздор, – ответил мистер Макартур. – Пусть взойдет на корабль в веселом настроении. Если будет знать, что ему придется расстаться с родными, он раскапризничается.

– Но тогда он начнет капризничать после отплытия, когда поймет, что произошло!

– Ничего, переживет. Быстро пообвыкнется, – ответил мой муж. – У детей память короткая.

Вместе с мистером Макартуром и мистером Скиннером я проводила Эдварда в каюту. Мистер Скиннер стал демонстрировать ему всякие хитроумные приспособления для размещения и закрепления вещей. Пока Эдвард рассматривал, как работает задвижка стенного шкафа, мистер Макартур глазами показал мне на дверь. Я замешкалась. Он жестом повторил свой приказ.

Я наклонилась, чтобы поцеловать сына. Обнять его на прощание. Но в этот момент задвижка интересовала его больше, чем мама: задвижка – это что-то новое, а мама – знакомая и незыблемая, как воздух. Мистер Макартур спешил выпроводить меня, подталкивал к двери. Прежде чем выйти, я вытащила из лифа платья носовой платок и сунула его в вещи Эдварда.

Я покинула судно, но знала, как все будет. Через некоторое время мальчику надоест рассматривать новые устройства, он оглянется вокруг, ища маму, и, не увидев ее, спросит, где она, а ему скажут, что мама ушла. И что он не увидит ее несколько лет. Пока время для него еще ничего не значит, но он поймет главное: мама бросила его. Он посмотрит снизу вверх на мистера Скиннера и усвоит: отныне, кроме как на этого человека, ему не на кого будет положиться.

Он заплачет – в первую очередь оттого, что его предали. Предали, позволив с радостью, ни о чем не думая, взбежать на борт корабля.

Зря я послушала мужа. До того, как подняться на корабль, мне следовало все объяснить сыну, вытерпеть его возмущение, быть с ним рядом, пока он не успокоится. Даже в самый последний момент я могла бы сказать: «Эдвард, отвлекись от этой задвижки. Я ухожу».

А я струсила. Была взволнована, не уверена в себе. Знала только, когда сходила с корабля, спотыкаясь и оступаясь, что допустила чудовищное зло.

Я проявила слабость и – видит Бог – очень сожалею об этом.

Дом родной

Мистер Макартур из всех сил старался подорвать позиции Старой Волынки, и на данный момент вроде бы получалось, что он побеждает в этом противостоянии. Мой муж продолжал кричать об оскорблениях и бесчинствах, но чувствовал: я видела, что общая атмосфера в колонии меняется. Он чутко улавливал настроения людей, и, судя по его рассказам, кое-кто из сослуживцев, похоже, стал его избегать. Некоторые старались незаметно ускользнуть под защиту губернатора. Даже я, жена офицера, живущая на отдаленной ферме в Парраматте, чувствовала: каждый стремится прикрыть собственный зад, который вдруг оказался голым.

Однажды вечером я сидела одна в гостиной. Тут появился муж.

– Моя дорогая, любимейшая супруга, – начал он.

У меня напряглись все нервы.

– Вы всегда были королевой среди жен, – продолжал мистер Макартур. – И ваше терпение наконец-то вознаграждено. Я решил, что мы продадим все наше здешнее имущество и вернемся на землю наших предков.

Мое состояние было сравнимо с состоянием женщины, которая находилась на краю высокой скалы в Буде[24], шла там спокойно по траве и вдруг поскользнулась. Еще мгновение, и сила тяжести увлечет ее вниз, но пока она уверена, что еще успеет сделать шаг назад. Она не испытывает ужаса, а лишь представляет, как падает в какую-то сеть или ее подхватывает ангел. Срываясь в пропасть, она так и будет улыбаться.

Но не будет ни сети, ни ангела. Она станет отчаянно за что-нибудь цепляться – за травинку, за воздух.

– Какое счастье! – воскликнула я дрожащим голосом, а муж улыбался, словно разделяя мою мнимую радость. – Какое счастье снова увидеть дом родной! Чудесная новость, – продолжала я, будто надеялась потоком слов помешать претворению в жизнь этой идеи.

Как и подобает человеку, тоскующему по родине, придала своему лицу восторженное выражение, а сама ждала, когда же меня посетит вдохновение. Я всегда знала, что возвращение в Англию неизбежно, но убеждала себя, что это произойдет не сегодня, а завтра или в следующем месяце, или в следующем году. А теперь ужасалась тому, что позволила себе жить в заблуждении. Вечера в моем укромном уголке, послеполуденные прогулки по холму, дети, родившиеся здесь, и те, которые умерли, – я привыкла считать, что так будет всегда.

– Я предложу все это Его Превосходительству, – сказал мистер Макартур.

Губернатора Его Превосходительством он всегда величал с насмешкой.

– Только у государства найдутся деньги, чтобы купить столь дорогое поместье. Запрошу две тысячи фунтов. Столько стоит один наш дом. Он не откажется от такого предложения.

Именно фраза «не откажется от такого предложения» натолкнула меня на гениальную мысль.

– Две тысячи фунтов! – воскликнула я. – Вы необычайно щедры, мистер Макартур. Роскошный подарок. Его Превосходительство будет тронут.

– Подарок! – вскричал мой муж. – Подарок Его Превосходительству!

– Это лишь подчеркивает ваше благородство, с коим вы отдаете себя служению колонии, – вдохновенно продолжала я – сама невинность. – Вы трудитесь больше, чем того требует служебный долг, то и дело мчитесь в Сидней и обратно, загоняя лошадь, вносите неоценимый вклад в процветание колонии! А теперь еще великодушно предлагаете в дар лучшую ферму во всем Новом Южном Уэльсе – полностью расчищенный от леса и засеянный участок, с великолепным домом, да еще и с домашним скотом в придачу – лошадьми и, конечно, овцами. Ведь что ни говори, а у вас имеется дюжина чистокровных испанских овец, которые вообще водятся только в Испании!

Тут я заставила себя остановиться, потому как почувствовала, что перестаю контролировать свою речь, да и в голосе появилась излишняя пронзительность.

– Разумеется, две тысячи фунтов – это только за землю и дом, – произнес мой муж. – За посевы и скот будет назначена отдельная цена. Пожалуй, скажу Старой Волынке, что не готов рассматривать суммы менее трех тысяч.

Я кивнула, но позволила себе чуть нахмуриться. Сказала:

– Нам удалось устроиться здесь с комфортом. Надеюсь, что и на родине мы будем жить с не меньшим размахом. Ваш дорогой брат подыщет для нас скромный домик. Да и ваши сослуживцы, возможно, посоветуют вам, как жить на ваше жалованье наилучшим образом.

Ответом мне было многообещающее молчание мистера Макартура.

– Лошади, – произнес он. – Я ведь совсем забыл про лошадей. Самые чистокровные кони в стране. Пожалуй, надо назначить четыре тысячи.

В его голосе слышалось сомнение, и, если честно, сумма действительно была колоссальной.

– Вы много лет служите Короне верой и правдой, – подыгрывала я, – и, если он потребует, чтобы вы уступили поместье за меньшую цену, это будет оскорблением.

Мистер Макартур вскочил на ноги как ужаленный, поворошил кочергой угли в камине и снова степенно опустился на стул. Сыграл мой козырь – слово «оскорбление». И мне подумалось, что мы с хитроумным мистером Макартуром, в конце концов, не