Комната из листьев - Кейт Гренвилл

того, что случилось накануне.

Неоспорим был один-единственный факт: кто-то стрелял. Я сама слышала.

Пемулвуй захвачен в плен; это не точно, но вероятно. В него всадили семь дробин. Если это так, значит, это еще одна странность во всей этой странной истории. Получается, что мушкеты, из которых, по словам мистера Макартура, убили аборигенов, были заряжены пулями, а в Пемулвуя стреляли дробью. В моем понимании, этому могло быть лишь одно объяснение: значит, так и планировалось – не убивать Пемулвуя, а захватить его в плен.

Все офицеры Его Величества изучали историю и знали: если убить вождя на поле боя, есть риск, что в глазах подчиненных он станет мучеником, а это опасно. Но взять его в плен – значит, уничтожить. Его можно показывать публике и унижать, можно казнить или отправить в изгнание. Или даже заставить его обратиться к своему народу с призывом сложить оружие. Разные возможны варианты действий, но если вождь захвачен в плен, победа гарантирована.

Сердце мое окутал ледяной холод. Казалось, все как обычно, ничего особенного, но за этой обыденностью скрывался ужас происшедшего. В лучах утреннего солнца сверкала и переливалась река, на противоположный берег со щебетом перелетала стайка красных попугаев, передо мной прыгала сорока; она еще не научилась бояться и проявлять осторожность. Все было как всегда. Тела убитых, если они были, унесли, а следы крови засыпали землей. Ничто не напоминало о событиях минувшего дня. Только слова той истории, словно вырезанные из бумаги и приклеенные прямо на воздух.

Мне некуда было податься, кроме как вернуться в дом, принадлежавший моему мужу. Там сейчас проснутся дети, тоже принадлежавшие ему; а мужчины и женщины, для которых он был хозяином, будут заботиться о его нуждах. Я могла бы по возвращении в дом попытаться выведать у мистера Макартура новые подробности. Но зачем? Он уже сочинил свою версию, у него нет причин пересказывать ее на новый лад.

Я стояла там так долго, что привлекла внимание солдат, несших службу возле казарм. Я заметила, как они переговариваются, поглядывая в мою сторону. Не дожидаясь, пока они подойдут и спросят: «В чем дело, миссис Макартур?», я повернулась и пошла к дому и к тому человеку, который будет оставаться моим мужем, пока смерть не разлучит нас.

Будут проходить дни, недели, месяцы. Вся оставшаяся жизнь. Но каждый божий день будет омрачать тень этого: убийства людей и версии, которая никого не убедила.

Плодовитость

«Место, где живут угри» на редкость благотворно влияло на плодовитость, причем не только овец. Элизабет еще не исполнилось и двух лет, когда родился Джеймс. Это был крепкий цветущий малыш, спокойный и ласковый. Мне было радостно, что он полон жизненных сил, в отличие от Эдварда, который был очень слабеньким в ранний период жизни, да и от Элизабет, и сейчас еще не отличавшейся крепким здоровьем. Он был первым ребенком, которого я могла любить, не опасаясь за его жизнь, и моя любовь к нему ничем не омрачалась. Примерно в то время, когда ему исполнился годик, я снова забеременела. Когда поняла это, у меня ёкнуло сердце.

А потом Джеймс умер. Абсолютно здоровый малыш скоропостижно скончался от внезапно поднявшегося жара. Он лежал бледный и вялый, глазки его тускнели, и никакие снадобья не помогали. Через два дня его не стало. Миссис Браун пришла ко мне в душную затемненную комнату, где его тельце покоилось среди компрессов и настоек, с помощью которых мы пытались его спасти. Она обняла меня и тихо сидела рядом, а я тонула в ее безмолвных объятиях, остро ощущая возникшую невыносимую пустоту. Она ничего не говорила, но не отходила от меня, помогая осознать жуткую реальность.

Мы похоронили малыша на холме Прекрасный Вид. Опустили гробик в маленькую могилку, сверху поставили небольшой надгробный камень, на котором высечено его имя. Теперь этот холм стал еще дороже моему сердцу, ибо здесь в этой земле погребена частичка меня самой.

Горе мое была велико, но от него необходимо было отрешиться и подготовиться к рождению нового сына, Джона. Я любила Джона, но мою любовь к нему всегда омрачала скорбь. Он выжил, подрос, стал мужчиной, но и его постигла безвременная кончина. Должно быть, на подсознательном уровне он всегда чувствовал, что мать не вполне была готова к его появлению на свет, потому как оплакивала смерть его братика.

Едва Джону исполнился годик, я родила вторую дочку, так что Джон и Мэри были почти как близнецы. Когда Мэри пошел третий год, я разрешилась третьим сыном (по настоянию мистера Макартура его тоже назвали Джеймсом). Два года спустя родился Уильям, потом – наш последний ребенок, Эммелин.

Зря я так поступила

Как и все джентльмены в колонии, мистер Макартур полагал, что дети должны учиться в хорошей английской школе. Я не возражала против этой идеи, но, разумеется, в колонии не было ни одного учебного заведения, достойного называться школой. Я уже, бывало, тайком лила слезы, думая о том, что ожидает моих детей, когда они вырастут. Начиная с того возраста, когда они могли произнести слово «Англия», мистер Макартур втолковывал им, что Англия – источник всего хорошего, и они говорили о ней с восторгом.

Вскоре после того, как Эдварду исполнилось семь лет, мистер Макартур нашел некоего мистера Скиннера, который взялся доставить нашего сына в Англию и устроить его там в школу. Мистер Макартур объявил мне об этом, зачитав с записки мистера Скиннера дату отплытия так, словно речь шла о пустяке. Но пока он говорил, я видела, как его пальцы загибают уголок листочка бумаги, загибают и разглаживают, загибают и разглаживают.

Я всегда знала, что это время наступит, но всегда надеялась, что не так скоро. Как-нибудь позже. И вот этот жестокий час настал.

– Он еще слишком мал, – промолвила я. – Может, немного подождем?

Мистер Макартур хлопнул письмом по ноге, словно отшлепал себя самого.

– Глупости, – произнесли его губы, хотя рука выдавала волнение. – Ждать незачем. Ничего это не даст. Совсем ничего.

И тут, к моему удивлению, он подошел и обнял меня за плечи.

– Дорогая, – заговорил мой муж, в этот раз с нежностью в голосе. – Дорогая моя, я понимаю, для вас это тяжкое испытание. Как и для любой матери.

– А для отца – нет?

Мистер Макартур убрал руку с моего плеча, сложил записку, сунул ее в карман.

– Ему там понравится, – ответил он.

Повисла тишина. Мы оба понимали, до чего неубедительно звучат его слова.

– Это необходимо, – сказал он, и сейчас у нас с ним была одна печаль на двоих.

Мистер Макартур велел мне не прощаться с Эдвардом. Иначе, по его мнению, расставание выйдет слишком тяжелым.

– Но его нужно подготовить, – возразила я. – Нужно ему все