День разгорается - Исаак Гольдберг

Первый об этом разузнал Пал Палыч и, разузнав, не стал даже скрывать своего удовлетворения.

— Так, так, — глубокомысленно заключил он, — «товарищи» не надеются завоевать широкого, опытного читателя. И хорошо делают. Никогда бы им не удалось выбить «Восточные Вести» из завоеванных нами позиций. Никогда!

А «Восточные Вести» продолжали призывать к осторожности, деликатно осуждая крайние монархические элементы и изредка выступая против «чрезмерных домогательств» социалистических партий. «Восточные Вести» не скрывали своего страха пред событиями, которые подкатывались все ближе и ближе.

Вячеслав Францевич отнесся к новой газете с большим интересом. Первые номера ему даже понравились.

— Свежо, хотя и задиристо! — определил он. — Если бы поменьше задору и самоуверенности, так совсем бы газетка интересная и грамотная была бы.

В общественном собрании появление рабочей газеты было воспринято с горечью.

— Толкуют о свободе, о равенстве, а сами прямое насилие совершают! — жаловался Суконников-младший. — Патриотическую газету задавили, а вот эта живет!.. Ну, да ничего, не долго она проживет!

Чепурной молчал. С некоторого времени он стал осторожничать и не высказывать своих мнений открыто. У него было дела по горло: он совещался с купцами и домовладельцами, которые числились либералами, он несколько раз заезжал к Вайнбергу, после чего старик ходил надутый от гордости и важничал. Он сколачивал новую политическую партию и готовился к выборам в государственную думу.

— Вся эта шумиха, — утверждал он в тесном кругу, — пройдет, а выборы — это реальное! И тут надо быть во всеоружии.

Внимательно ознакомившись с рабочей газетой, Чепурной посетил Пал Палыча и долго с ним о чем-то совещался. После этого совещания Пал Палыч день ходил встревоженный и чем-то озабоченный. Потом в свою очередь имел продолжительный разговор с издателем, а затем в «Восточных Вестях» стали появляться статьи, в которых все чаще и чаще попадались слова «народная свобода», «конституционная демократия», «представительный образ правления» и т. п. А еще немного погодя газета открыто начала расхваливать кадетскую партию, ее программу, ее вождей и среди местных деятелей выделяла уважаемого, талантливого присяжного поверенного Чепурного...

— Наконец-то самоопределились! — посмеялся Сергей Иванович, поняв в чем дело. — Поздравляю, товарищи, с новым курсом «Восточных Вестей»... Чтож, так-то оно лучше! Меньше туману будет...

В «Знамени» после этого появился едкий фельетон, высмеивавший и Пал Палыча, и его газету.

61

В казарме стряслась неприятность. Молодой офицер сунулся к солдатам и, вспомнив старину, стал вести себя с ними грубо, кричать на них, «тыкать». В помещении было мало народу, но двое не стерпели, подошли к офицеру и схватили его за грудь.

— Ты чего разорался?! За старое берешься?!

— Нет теперь таких правов! Сволочь ты такая!..

Офицер выхватил револьвер и выстрелил. Он промахнулся, был сбит с ног, на него навалились солдаты и стали жестоко колотить. Ефрейтор, подглядевший все это со стороны, выбежал из казармы, и не успели солдаты отпустить избитого, бесчувственного офицера, как набежали вооруженные юнкера, ворвались в казарму и подняли стрельбу. Стрельба вызвала тревогу. Бывшие поблизости солдаты разобрали из пирамидок винтовки и кинулись на помощь своим. В свалке не заметили, как кто-то унес офицера, а когда оттеснили юнкеров к дверям, то на полу оказались один убитый солдат и два тяжело раненых юнкера.

Военный комитет и исполнительная комиссия совета рабочих и солдатских депутатов послали своих людей на место происшествия. Туда уже стекались солдаты, рабочие и любопытные. Потапов, Емельянов и Павел протиснулись в казарму. Убитого прибрали на широкую лавку и прикрыли шинелью. В углу стонали раненые.

— Смылся гад! — бушевали солдаты. — Унесли! Надо бы дух из него вышибить!..

— Юнкерье помогло! Юнкарей наскрозь надо изнистожать!..

— Бей их!

Член военного комитета протиснулся в середину бушующей толпы.

— Довольно, товарищи! — властно и решительно крикнул он. — Зачем делать беспорядок! Ни к чему это.

— Они нас будут бить и оскорблять, а это, по твоему, ничего?!

— Защищаешь офицеров?!

— К порядку! Спокойно, товарищи! — невозмутимо продолжал член военно-стачечного комитета. — У нас что же получится, если мы все сразу галдеж подымем?! Выслушайте решение военно-стачечного комитета. Решено начинать серьезные действия. Мы начальству не пропустим этого так зря! Только нельзя самовольничать и без общего плану. Ерунда получится, если каждая часть на свой, как говорится, риск и страх действовать станет! Просто ерунда на постном масле, а не дело!.. Доверяйте комитету и слушайте его распоряжений! А комитет, товарищи, это кто? Это вы сами, по той причине, что избирали вы нас добровольно и сознательно!..

В казарме затихли. Солдаты пришли в себя и хмуро и смущенно поглядывали друг на друга и на комитетчика. Это был, в самом деле, свой парень, многим близко знакомый, верный и смелый. Понятно, что он не станет зря защищать офицеров. Надо послушать, что он скажет.

Труп убитого убрали, раненых юнкеров перевезли в госпиталь. В казарме установился некоторый порядок.

Но по городу понеслось, покатилось о случившемся. Генерал Синицын на рысях проехал к губернатору, в казармах конвойной команды пошли какие-то приготовления, у губернаторского дома появился сильный караул, ворота полицейских участков плотно захлопнулись. В то же время рабочие железнодорожники выставили охрану возле депо и мастерских, в разных местах появились патрули и караулы боевой дружины. Все дружинники были вызваны на свои места и получили приказ никуда не отлучаться.

Самсонов сбегал за Огородниковым на мыловаренный заводик и увел Силыча в дружину. За ними увязался сердитый рабочий Сидоров и еще два мыловара.

Ни Огородников, ни Сидоров, ни другие не расспрашивали в чем дело, зачем дружинников стягивают в заранее намеченное место. Все каким-то чутьем понимали, что начинается большое, долгожданное дело. Все ждали этого начала и поэтому были радостно-возбуждены. Только Огородников на несколько минут замешкался дома, куда они с Самсоновым забежали за оружием, и с мимолетной тоской взглянул на детей. Мальчик поднял глаза на отца и с недетской угрюмостью протянул:

— Опять уйдешь?.. Ишь, какой!..

— Ладно, ладно!.. Эко какой ты! Приду скоро!..

— Тять! — ныла девочка. — Куды-ы?..

И как несколько месяцев назад, в избе Огородникова стало неуютно и холодно и повеяло неопределенностью и тоской. Но Самсонов, бодрый и радостный в предчувствии больших событий, состроил смешное лицо, обернулся к ребятишкам и с веселой яростью закричал:

— Эй, вы! шпингалеты! Ждите нас скоро! Мы вам гостинцев и новых сказок принесем!..

62

Старик Суконников клал истовые поклоны перед дубовым, инкрустированным бронзой и перламутром киотом. Молился Суконников спокойно и важно, словно ведя с господом богом и его святыми серьезный деловой разговор. Когда старик молился, в доме все затихало и в это время никакими делами Суконникова беспокоить не полагалось. Только однажды Суконников не рассердился на то, что его отвлекли от обычной молитвы: когда горели его лавки, застрахованные на крупную сумму. Старик поднялся с колен, помахал пред грудью троеперстием и строго спросил вестника:

— Отстоят?

— Не должны бы, Петр Никифорович, округом занялось...

— Ну, ну! — почти успокоенно вздохнул Суконников и широко перекрестился. — Господи, помилуй мя грешного...

Сейчас кругом было тихо и чинно, лампадка горела ровно и сквозь малиновое ее стекло теплился веселый огонек. Боги в золоченых окладах глядели на Суконникова благосклонно. Молиться было приятно и привычно. Но в самый разгар молитвы, вот только-только Суконников входить стад во вкус беседы с господом, сзади него скрипнула дверь.

«Кого это там носит?» — зло подумал Суконников, не оборачиваясь и не переставая размахивать рукою перед грудью.

— Петра Никифорыч, батюшка! — узнал Суконников плаксивый голос жены. — Там, гляди-ко, дела-то какие деются на улице!.. Опять бунты бунтуют проклятые!

Суконников порывисто выпрямился. Брови его гневно сошлись, но в голосе появилась тревога.

— И чего ты, оглашенная, лезешь? Не знаешь, разве, что на молитве стою?! Какие бунты? кто? где?!.

— Сенька кучер прибежал, сказывает, по всем улицам народу-то, народу и все оружные, и песни распроклятые поют! Страсть!.. Еще болтает, что забастовщики банк окружили, вроде быдто деньги разграбливать хотят!..

— Где Сенька? — вспыхнул Суконников. Молитвенное настроение быстро слиняло с него. И был он злобен, расстроен и полон нехороших предчувствий. — Зови!