Мадам Казанова - Габи Шёнтан

— Кофе будет подан в Золотом зале, — объявила она своим приятным, мелодичным голосом.

Я встала из-за стола голодной, чувствуя, что мне придется переваривать, главным образом, впечатления от увиденного за столом. В этот момент ко мне пристроилась Паолина.

— Он не посмел в ее присутствии. Ведь он все еще у нее под каблуком, — назойливо зашептала она. — Я устрою так, что он предложит тебе осмотреть оранжерею. Я уверена, что там, когда за ним не будет такого наблюдения, он непременно даст волю чувствам.

Я же не была уверена в том, что мне очень хочется видеть проявление чувств Наполеона, но пытаться отговорить Паолину от ее замысла оказалось еще более сложным делом. Когда все гости пили кофе и слуги разносили коньяк и ликеры, она принялась настойчиво нашептывать что-то на ухо Наполеону.

Мне не понравилось самодовольное и похотливое выражение его лица, которое становилось все более заметным по мере того, как он слушал Паолину. А речь, несомненно, велась сейчас обо мне. Что же такое она может ему говорить? Но, что бы это ни было, желаемый результат был достигнут. Наполеон вскочил на ноги.

— Княгиня Боргезе хотела бы увидеть туберозы и азалии. Не беспокойтесь, мадам, — сказал он, обращаясь к Жозефине, — я возьму на себя функции сопровождающего. — С этими словами Наполеон предложил Паолине руку. Уже возле двери он обернулся и сделал мне приглашающий жест следовать за ним. — Мадам, не желаете ли вы к нам присоединиться? — спросил он, мгновенно сделав меня центром внимания.

До чего же мне ненавистны эти риторические вопросы августейших особ! Мне хотелось закричать, что я не желаю никаких прогулок, но вместо этого я спокойно ответила:

— С величайшим удовольствием. — Я посмотрела на Жозефину. Уголки ее рта чуть заметно дрогнули, но она заставила себя сохранить на лице улыбку. В наступившей затем тишине я вышла из зала следом за Наполеоном.

Воздух в оранжерее был теплым и влажным. Сквозь густой полог зелени над головой с трудом пробивался дневной свет. Туберозы источали густой аромат. Сомкнувшиеся кусты азалии образовали сплошную ярко-красную стену цветов. Мимозы, словно виноград, свешивали сверху свои пушистые желтые гроздья. Вдоль стеклянной стены в изобилии росли мальвы, камелии, мирты.

— Божественная красота, — сказала я, пораженная этим зрелищем.

— Разве? — Наполеон расстегнул тугой воротник мундира. — А по-моему, цветы и ароматы Корсики моей юности куда прекраснее.

Словно это был условный знак, Паолина тотчас же скрылась за кустами рододендрона, и ее изумрудного цвета платье бесследно растворилось в сумраке окружающей зелени. Много лет назад она точно так же исчезла из загородного дома Бонапартов на Корсике, когда я пыталась соблазнить там Карло. А теперь кто пытается соблазнить кого? Наполеон меня? Или я Наполеона? Вероятно, они считают меня совсем уж глупой и слабой, если рассчитывают достичь чего-то таким примитивным способом.

Наполеон крутил в руке сорванный цветок туберозы.

— Ты еще вспоминаешь иногда о Корсике? — мягко спросил он, улыбаясь своей нежной улыбкой и глядя на меня своими светлыми глазами. Неужели он полагает, что все так просто? Ласковый голос, неотразимо обворожительная, требовательная улыбка — неужели этого достаточно, чтобы стереть из памяти все, что когда-то произошло?

— Я ничего не забыла, Ваше Величество, — ответила я, выдержав его взгляд.

— Ведь ты была первой, кто поверил в меня, — сказал Наполеон с чувством. — В мою судьбу. В мое предназначение. В мою звезду. — Он вздохнул. — И ты была первой, кто не устоял перед величием моей судьбы.

Мне хотелось рассмеяться. Неужели он и в самом деле поверил в свою напыщенную ложь? Ведь это он не смог устоять перед приданым дочери торговца шелком. И он называет это своей судьбой? А может, он просто забыл про такой пустяк? Или он действительно верит, что во всех его поступках присутствует нечто такое, именуемое знаком судьбы?

— Величие требует жертв. От всех — и особенно от меня, — объявил Наполеон и вручил мне свой, уже довольно помятый цветок туберозы. — Величие, — повторил он как одержимый, словно упиваясь самим этим словом.

Неистощимая тема его собственного величия моментально захватила его. Казалось, он почти забыл о моем присутствии. Сцепив руки за спиной, принялся расхаживать взад-вперед среди азалий и рододендронов.

— Франция — это я, — сказал он. — История не позволяет мне думать о разных там маленьких желаниях.

Я молча опустилась на поросшую мхом скамейку. Я уже знала, что представляют собой монологи Наполеона. Пока он говорит, лучше сидеть, поскольку эти его выступления могут тянуться бесконечно долго.

— Я уже завоевал всю Европу, — торжественно заявил Наполеон. — Весь мир ожидает того, что я укреплю, продолжу свое правление и передам его своему наследнику во имя человечества, во имя благополучия будущих поколений. У меня все еще есть враги. Это мои соперники. Но моя непобедимая мощь поставит их всех, одного за другим, на колени. Англия, мой старый враг, уже находится на грани краха. Благодаря континентальной блокаде она погибнет от голода. Ее торговля и промышленность уже не могут развиваться, а эта беспощадная блокада окончательно их доконает. Английский король объявил недавно в парламенте, что будет продолжать войну против Франции до конца. Но это будет конец Англии.

В уголках рта Наполеона показалась слюна. Его остекленевший взгляд был устремлен куда-то вдаль — мимо цветов, мимо меня.

— Я оккупирую Испанию, завоюю Португалию и тем самым перережу главную артерию Англии. Я обеспечил надежность своих позиций на востоке. Российского императора отличает не острый ум, а доверчивое сердце. Мне это на руку. Я сыграл на воображении Александра, изложил ему свой план нападения на Индию, увлек идеей раздела Оттоманской империи. Я готов отдать ему Финляндию, если это поможет снять настороженность России в отношении моих планов. Пока Александр удовлетворен той ролью, которую я предоставил ему играть, до тех пор я буду ему верным другом.

Внезапно Наполеон вспомнил о моем присутствии. Он резко остановился перед моей скамейкой.

— Ради интересов Европы я должен буду еще сильнее укрепить союз Франции и России. Я сделаю это через узы брака. — Тяжело дыша, он вытер пот со лба.

Мне тоже было жарко, но после этих слов Наполеона я забыла о душном и влажном воздухе оранжереи. Он спросил:

— Ведь ты была в России, ты видела императора?

Я кивнула.

— Ты его только видела, а я его знаю. Он по-женски кокетлив и обаятелен, но он все равно мужчина. И это естественным образом ограничивает степень моего влияния на него. Но у него есть сестры. — Наполеон снова замер передо мной и уперся взглядом в цветок в моей руке. — Мои чувства должны отступить перед долгом. — Его голос ласкал и обволакивал меня, совсем как когда-то. — Я всегда был искренен с тобой, рассказывал тебе все, что думал, ничего не утаивая. Когда я увидел тебя сегодня, все мои лучшие качества снова взяли верх. Я хорошо себя чувствую, потому что снова могу поговорить с тобой и рассказать о том, что сейчас у меня на душе. Мне нужен наследник, Феличина. А императрица… — Он пожал плечами. — Императрица не может подарить мне сына и наследника, которого так ждет Франция и ждет весь мир, которого жду я сам для того, чтобы обеспечить преемственность в веках…

Таким образом, мы вернулись к началу его монолога. Но теперь Наполеон пришел в такое возбужденное состояние, что совершенно забыл о своем лукавстве и своих тщательно взвешенных фразах.

— Развод? — прошептал он с вопросительной интонацией. — Развод, — ответил он на заданный самому себе вопрос. — Династия свяжет Францию и Россию, станет гарантией мирового господства.

С меня было довольно. Я встала со скамейки и бросила утративший свежесть цветок туберозы в кусты.

— Позвольте напомнить Вашему Величеству, — осторожно сказала я, — что гости ждут. Императрица…

Наполеон вздрогнул.

— Да, конечно, — сказал он, выходя из задумчивости, — императрица.

Он прошествовал мимо меня к выходу. Взявшись за ручку двери, Наполеон остановился.

— Мне было очень приятно поговорить с тобой так же свободно, как в старые добрые времена, — сказал он просто.

Через открытую им дверь в нагретую душную атмосферу оранжереи ворвался холодный вечерний воздух.

— Надеюсь часто видеть вас при дворе, мадам, — бросил Наполеон через плечо, и эта фраза прозвучала для меня как приказ.

Это так похоже на Наполеона с его навязчивой любовью к самому себе, что он даже не спросил меня о моей жизни, не посчитал нужным произнести какие-то слова извинения за мои оскорбленные чувства, за то, что он погубил мою юность. Его нисколько не интересовало, каким образом мне удалось преодолеть постигшее меня разочарование. Наша встреча лишь напомнила ему о том времени, когда я восхищалась им и верила в него, и сегодня эти приятные воспоминания заставили его распустить передо мной свой павлиний хвост. У этого человека была какая-то болезненная потребность постоянно самоутверждаться в собственных глазах и глазах своих слушателей. Это, а еще убеждение, что любившая его однажды женщина должна продолжать любить его и восхищаться его гением, придавало ему невероятную самоуверенность. Когда-то он не захотел жениться на мне, поскольку я была для него препятствием на пути наверх. Наполеон совершенно не понимал женщин и женской психологии, иначе он никогда не рассказал бы мне — именно мне — о своих планах вступить в брак с сестрой императора Александра!