Ловцы человеков - Олег Геннадьевич Суслопаров

показались Александру подлинным маразмом: в стране было достаточно и ресурсов и денег для безбедной жизни, но государство вдруг превратилось в мазохиста, испытывающего удовольствие от унижений. Все делалось словно с единственной целью – вызвать у народа при всей его сытости отвращение к существующему устройству в стране. Ни с того ни с сего вдруг в стране закрывали на какую-то реконструкцию почти все табачные фабрики, озлобляя курильщиков. Полки книжных магазинов наполнились печатными откровениями бегунов за границу, выставляющими всю советскую эпоху в гнуснейшем свете – и люди с радостью хватались за любую найденную гнусность о своей стране. Люди ошарашено смотрели на пустые полки продуктовых магазинов – куда девается все произведенное в стране мясо и масло? Зачем-то потребовалось избирать президентов в каждой национальной республике вроде бы еще и не развалившейся страны…

Поэтому обрушение Советского Союза и все последовавшее следом Александр воспринял как неизбежность. К тому же эпоха перемен щедро подкармливала азарт многих поймавших волну деятелей. Даже и те, кого эта волна и не подбросила вверх, старались внести свой плевок в оставшееся позади болото беззаботной советской жизни. И пусть вот это сейчас охватившее всех чувство по-прежнему воспринималось им как безумие дорвавшегося до утех мазохиста – раз уж страна несется на этой волне, надо скользить вместе с нею, не теряя азарта!

… Его азарт исчез после одного, казалось бы, ничего не значащего разговора. На вечеринке у какого-то нового нефтяного магната Александр встретил немолодого уже человека с сухим напряженным лицом, скрипучий голос которого словно выдавал всю его внутреннюю напряженность и нацеленность. Александр знал, что это время от времени приезжающий в Россию американский миллиардер, меценат и попечитель новой российской культуры и образования.

– О, страна меняется благодаря тем, в кого верят люди! – произнес комплимент на хорошем, но очень скрипучем русском американец.

– Стараемся… – совершенно не задумываясь, ответил польщенный Александр.

– И теперь править вашей страной, как и нашей, будут такие вот ее представители, – показал он на хозяина вечеринки.

– Почему?

– Потому что если отдать в частные руки сырьевые отрасли в такой богатой ресурсами стране, то самыми богатыми людьми в ней всегда будут сырьевые олигархи. Самые большие деньги на оплату предвыборных компаний будут всегда у них, а не у каких-то там владельцев обувных и колбасных заводов.

– А если я спою об этом? – ляпнул Александр и почему-то сразу же пожалел об этом.

– Пророком хотите быть? – ничуть не смутившись, добродушно усмехнулся американец. – Нет пророков в своем отечестве – там нужны только идолы. Как идола вас уже вовсю пользуют, так что не придумывайте ничего нового. Из пророков в идолы путь есть, а вот назад – едва ли…

И Александр даже забыл поначалу об этом разговоре, тем более что его ставший олигархом знакомый укатил за моря на новое место жительства. Лишь спустя полгода он поймал себя на мысли, что давным-давно не писал новых песен, и словно спохватился – того азарта преодоления уже нет. Что преодолевать и ради чего? Ради того, чтобы тебя одобрительного похлопал по плечу тот американец?

Он по-прежнему пел, на сцене вспоминая свой старый азарт. Что ж, вдохновение ушло, но осталось созданное им имя, осталась энергия, которую еще можно применить попутно и в других сферах деятельности…

Спустя изрядное количество лет у него вдруг возникло новое ощущение – словно с тем азартом, пьянившим поколение таких же, как он, произошло то же, что и с благородным вином, выбродившим в банальный уксус.

– Любой азарт когда-то кончается, и тогда приходится или врать себе, или разочаровываться, – произнес в разговоре с ним его друг, в прошлом весьма известный и уважаемый режиссер-документалист, нынче же потухший усталый человек, мающийся без определенного интереса в жизни.

– Я не понимаю тебя, Евгений, – сказал Александр.

– Помнишь, я когда-то фильм снял про танцора одного, который с гастролей в советское время в Америке остался. Я его таким гением искусства, борцом и страдальцем от прогнившего режима изобразил, что фильм просто слезу вышибал. А знаешь, когда я собирал о нем материал, мне сказал один старый артист: «Помилуйте, батенька, танцоришко это был, если честно говорить, вовсе и не выдающийся. Из грязи в князи он пролез благодаря, простите, нетрадиционной ориентации сексуальной. Да и в Америку он подался, если уж совсем честно, только потому, что страсть как мечтал о любовнике-негре, вот и все». А я чего изобразил? Даже то, что он там от СПИДа помер, я выставил как расплату за безумную тягу к свободе личности. И ведь я даже не чувствовал тогда, что вру! Как говорят, сам верил в свое вранье. Это я потом уже понял, что всякая бездарь, которую вынянчили да незаслуженно и случайно возвысили, как правило, и кричит о том, что преодолевала она чудовищные преграды на пути истинного таланта…

– А сейчас что?

– Сейчас я, к сожалению, стал цинично замечать вранье… Помнишь, я снял серию фильмов о бедном писателе, которого за его многотомник о сталинских лагерях из СССР выслали? Я так его труды праведные и страдания по родине расписывал, что народ его чуть не святым праведником считать стал, народным заступником, понимаешь ли! Помню только, когда я его спросил: а как он умудрился, сидя в деревне в ссылке собрать документального материала про лагеря на несколько домов? Интернетов тогда не было. Тот как-то странно и замешкался, а потом стал рассказывать, что ему-де вся страна письма писала… Я только потом понял: этот графоман ничего не собирал, просто врал самозабвенно. А выслать из страны, оказывается, он сам со слезами упросил тайком, когда ему передали, что за границей его полмиллиона долларов гонораров ждут. А всю жизнь потом врал, что выброшен был нищим из любимой страны… Я и перестал сейчас что-то снимать: все врут…

Александр тогда вдруг вспомнил старый-старый рассказ своей тетки о наивных сельских жителях, ездивших окультуриваться в город. Странно, воспоминание это укололо, словно память об эпизоде проявленного им самим малодушия. Но самое страшное – ему вдруг передалось занозистое чувство его друга: он тоже стал цинично замечать вранье. Вернее, не просто замечать – он словно перестал оправдывать любую даже маленькую ложь и недосказанность. Если раньше он считал, что наигранность лжи идет от необходимости сохранить свое лицо в сложный момент, то сейчас понял: все наоборот. Именно попустительство лжи и заставляет людей носить личины, за которыми не видно их настоящего лица.

Он вдруг поймал себя на мысли, что ранее казавшиеся занятными разговоры со многими своими знакомыми вдруг стали противны. Он, хорошо говорящий по-английски, сидел в ресторане с приехавшим в Россию ненадолго известным в мире продюсером, слушал его рассуждения о гуманизме внешней