Искушение чародея(сборник) - Кир Булычев

   Командной силы в его голосе было столько, что участники безобразия немедленно поднялись с пола.

   – Вот, – сказал виновато Жорик, протягивая хозяину отвоеванный у кота камень. – На полу валялось. Я подумал, может, нужное чего… извините.

   Станислав Аркадьевич посмотрел на Гришу и тот виновато опустил глаза. Ведь это по его вине случились безобразия. На его присмотр была оставлена квартира. И вот. У буфета стекло треснуло, весь пол в грязных следах. Непорядок.

   – Извините, – пробормотал Гриша, – я не смог их остановить…

   – В холодильнике есть лед. Приложи к глазу; а вы, Антон Савельевич? Что это вы устроили? Что за безобразие?

   – Я… я услышал шум… хотел пресечь… все-таки могло пострадать такое… все же живая вода, которую вы производите, представляет научную ценность… а вдруг бы что случилось… – он сбился.

   – Вы же ученый. Какая живая вода? Это ненаучно, сами говорили.

   – А параллельные миры? А… а карп?

   – Какие параллельные миры? Подумайте сами. Где вы их видите?

   – Но машинка… я бы смог доказать…

   Поняв, что проболтался, Антон Савельевич смолк.

   – Машинка? «Зингер» двадцать третьего года выпуска, рабочая модель. Неплохо, кстати, шьет. И вы собирались с этим изделием предстать перед коллегами? И рассказывать про живую воду? Ну посмотрите на ситуацию со стороны. В лучшем случае, ученые покрутят пальцем у виска. В худшем – вызовут «неотложку».

   Горошкин представил себя со стороны и чуть не заплакал. Хорош бы он был – со швейной машинкой на ученом совете.

   – А вы? – взгляд хозяина переместился на исцарапанного в кровь аптекаря. Жорик шмыгнул носом на манер первоклассника. Ему было плохо и больно. И очень, очень неудобно.

   – Я? Просто зашел. Поговорить. Я много про вас слышал…

   – Врет он! – обрадованно воскликнул Горошкин. – Он себе все хотел захапать, и Машинку, и камни. И производить живую воду в промышленных количествах!

   – Глупости, – смутился Жорик. – Вот, спросите у молодого человека.

   Гриша как раз вернулся в комнату.

   – Да, он, кажется, хотел с вами поговорить.

   – Ну-ну. – Взгляд Станислава Аркадьевича стал еще более печальным. – А зачем же вы у кота игрушку отняли?

   – Я думал, может, это нужное что-то…

   Щеки Жорика залились краской.

   «Кепка», не дожидаясь, когда его начнут расспрашивать, заговорил сам:

   – А че сразу я? Это вот он! – толстый палец уперся в побитого Горошкина. – Он нас нанял, чтобы, значит, Машинку… эту вот… забрать и к нему перевезти…

   – Кругом предатели, – прошептал Горошкин.

   Тихо, но все услышали.

   – Ох, – побледнел вдруг Гриша, – а Танюшка-то! Она за полицией побежала, а за ней их второй выскочил…

   Оба, и журналист, и хозяин квартиры, сорвались в коридор, но никуда бежать уже было не надо. Дверь открылась, за ней стояла гордая Таня и два человека в форме.

   Она представила:

   – Познакомьтесь, это мой отчим, дядя Слава. А это его друг дядя Иван. Они в полиции работают!.. Эх, жалко, лысый сбежал.

   – Сбежал? – удивился Станислав Аркадьевич.

   – Ну, да. Я его на выходе дверью приложила, он в снег бухнулся. Грохот был! Но пока домой бегала, он, наверное, очухался и уполз.

   – Ну проходите. – Станислав Аркадьевич впустил новых знакомых в комнату.

   И тут все увидели, что Горошкин стоит возле машинки и злорадно улыбается.

   – Сейчас крутану! – крикнул он. – Я псих, отойдите на безопасное расстояние!

   – Отойдите, – обеспокоился Станислав Аркадьевич. – Не ровен час, крутанет. Я не могу предположить последствия.

   – Почему? – удивился Гриша. – Сами же говорили, проницаемость – односторонняя. Ну, напустит воды… так пол-то все равно мыть.

   – Эй, – быстро заговорил изобретатель. – Отпусти ручку! Я эту штуку перенастроил. Слышишь? Она недоделана! Можешь ведь пропасть, дурья твоя голова!

   – Это блеф! – азартно воскликнул Горошкин и все же сделал то, что собирался. Машинка застрочила, аккуратно, стежок к стежку сшивая миры. Силуэт Горошкина замерцал, начал таять. А на его месте, в луже мутной воды стало проявляться нечто крупное и серое.

   – Тюлень! – опознала Таня новое действующее лицо. – Какой милый! Тюленьчик!

   – Двусторонняя проницаемость! – воскликнул Гриша. – У вас получилось!

   – Говорил же, не успел доделать! – всплеснул руками Станислав Аркадьевич.

   – Е! – ухнул «Кепка». – В тюленя превратился! Не надо меня в тюленя! Только не в тюленя! Лучше в полицию!

   Жорик, пока все отвлеклись, попытался пробраться в прихожую, но бдительные полицейские не допустили.

   – А куда мы его теперь? – Таня попыталась подойти к зверю, но тот испуганно закричал и отступил к стенке. – Он же совсем дикий!

   – Может, в дельфинарий? А как быть с Горошкиным? Нельзя же его там оставлять? – Гриша сказал это, а потом подумал, может, было бы и неплохо.

   – Ой! Нельзя! – Тане стало жалко доцента, попавшего к тюленям. – Надо его вернуть.

   – Выход один. – Станислав Аркадьевич посмотрел на мокрого зверя внимательно и печально. – Придется учить его пользоваться швейной машинкой!

   Горошкин за сутки не сдвинулся с места. Кругом были тюлени, много, много тюленей. Они лежали так тесно друг к другу, что Антон Савельевич боялся пошевелиться, чтобы не потерять свой кусочек свободного пространства. Именно благодаря этому его и удалось вернуть живым и почти невредимым.

   Станислав Аркадьевич за вечер устранил все недоделки, а Вафля, как назвали тюленя, оказался скотиной сообразительной, и уже на следующий день смог мордой крутануть ручку «Зингера». Дело не обошлось, конечно, без привязывания к ручке сырой рыбы, зато с тридцать третьей попытки она уверенно сдвинулась с места. Этого оказалось достаточно.

   Мокрый и жалкий, в слегка пожеванном плаще, доцент сидел в углу комнаты и таращился на окружающих.

   – Тюленьчик был лучше, – безжалостно констатировала Татьяна. – Он добрый был. И покладистый.

   Станислав Аркадьевич накапал гостю валерьянки, дал сухую куртку и выставил вон. Без всякой жалости. А сам приступил к последовательному демонтажу Машинки.

   – Зачем? – чуть не со слезами спросил Гриша. – Это же такое… такая…

   – Вот именно, что оказалось – ни за чем! Кому в нашем мире понадобилась моя машинка? Авантюристам и бездельникам! Да и тем – никакой пользы, один ущерб.

   – Но… как же живая вода?

   – Камни-то у нас остались. Исследуем, проанализируем. Научимся сами делать. Не хуже природных. А за машинку ты не переживай. У меня появилась новая мысль. Думаю, нам под силу реализовать идею телепортации.

   – Как?

   – А вот так. Тюлень-то был наш. Земной. Настоящий.

Алексей Волков. Билет

   – А что у тебя в руке? – спросила Ксения, глядя на пачку долларов.

   – Это так, доллары. – Удалов протянул жене деньги.

   – Дожили, – сказала Ксения и заплакала.

 Кир Булычев. Надо помочь

   Казалось, что время давно истекло, и напряженное ухо ловило радостное треньканье звонка, но в коридоре царила неправдоподобная тишина – ни хлопанья дверей, ни шумного топота, и тогда Славка не выдержал и скосил взгляд на часы. Вопреки ощущениям до конца урока оставалось семнадцать минут. Рука Василия Иннокентьевича вновь скользила по списку, и весь класс застыл в тревожном ожидании, которое можно было бы озвучить четырьмя словами: «Лишь бы не меня!»

   – Итак, кто у нас давно не отвечал? – учитель словно чувствовал состояние ребят и специально тянул время.

   Тридцать пар глаз упорно смотрели в сторону, стремясь показать, что в помещении никого нет. Но Василий Иннокентьевич преподавал около двадцати лет, и доказать свое отсутствие ученики не сумели.

   – Рыжиков, – вздох облегчения, как шелест листвы при внезапном порыве ветра, вырвался из двадцати девяти легких.

   Славка медленно – вдруг передумает? – поднялся из-за парты и застыл.

   – Можно с места, – учитель с легким интересом рассматривал ученика.

   Остатки надежды стремительно улетучились, и следом за ними начало быстро таять самообладание. В голове настойчиво вертелось: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?» Надо сказать, на редкость не к месту. Василий Иннокентьевич преподавал не литературу или историю, а физику, и там не было места былым сражениям и их красочным литературным описаниям. Диким усилием воли Славка попытался сосредоточиться, и кто-то словно милостиво сменил пластинку: «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Но и этот стишок никуда не годился, и Рыжиков об этом прискорбном факте смутно догадывался. Затравленный взгляд скользнул по просветленным лицам товарищей, по обложке закрытого – хоть бы одним глазком взглянуть! – учебника, и догадка переросла в уверенность. Пифагор был ни при чем. Славка теперь это точно знал. Не знал он лишь то, что требовалось сейчас изложить Василию Иннокентьевичу, изложить точно и ясно, без двусмысленных толкований. В сознании стала вырисовываться мысль о величайшей несправедливости, в силу которой он, даже не читавший заданного материала, должен растолковать неведомое учителю, то есть тому, который и так прекрасно знает всю школьную программу. Но учитель о несправедливости, видимо, не догадывался и уже начал проявлять признаки нетерпения.