Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Я так и уставилась на нее.

— Поль-Мари? — с недоверием промолвила я. — Так это он — отец Пилу? Но я думала, что вы с Ру были…

Она покачала головой.

— Нет. Этого так и не произошло. Хотя могло бы произойти, если бы все сложилось иначе. Но мы с ним были и остались только друзьями. По-моему, он уже тогда был твоим. Но когда Поль-Мари вернулся и обнаружил, что Ру все еще здесь, а я беременна…

— Ты позволила Полю думать, что это не его ребенок? — спросила я.

Она кивнула.

— Я не могла сказать ему правду, это было выше моих сил. Ведь он ни за что не отпустил бы меня, если б узнал. Он такой. Когда он вернулся, я была на восьмом месяце, и пришлось… Ах, Вианн, это было так отвратительно!

— Могу себе представить.

Да, я легко могла себе это представить: Поль-Мари с багровым от ярости лицом; Ру, пытающийся защитить Жозефину, и она, цепляющаяся за последнюю соломинку в надежде спастись. Поль, разумеется, был пьян и весьма агрессивен, и он наверняка настаивал на своих правах — на определенной доле доходов, которые дает кафе, на том имуществе, которое он бросил, когда бежал из Ланскне. Он, безусловно, и не сомневался, что Ру — отец ребенка Жозефины, а она позволила ему принять это на веру и не предпринимала ни малейших попыток сказать правду.

— И что же случилось потом? — спросила я.

— Все как обычно. Поль вдребезги разнес бар, страшно ругался, обзывал меня по-всякому, потом сел на свой мотороллер и уехал. А вскоре явилась полиция и сообщила мне, что он попал в аварию.

Поля отвезли в больницу. Ближе, чем Жозефина, родни у него не было. А когда она узнала, что он никогда больше не сможет ходить, то позволила ему вернуться домой. Как же иначе она могла поступить? Она же понимала, что это отчасти и ее вина. Это ее ложь привела в движение целую цепь событий, которые для Поля-Мари закончились столь плачевно; вот почему она не смогла уйти от ответственности, но правды ему так никогда и не сказала. Тем более у него не было ни работы, ни сбережений. Жозефина выделила ему отдельную комнату в кафе «Маро» и открыла постоянный счет в баре. В глубине души она все еще слабо надеялась, что со временем Поль-Мари встанет на ноги, но этого так и не произошло. И в этом она тоже винила себя. Так промелькнули эти восемь лет, и они продолжали жить вместе, сцепленные друг с другом обстоятельствами и ложью, которая с каждым днем все росла. Бедный Поль-Мари! Бедная Жозефина!

А затем в голове у меня кое-что начало проясняться. Испытывая глубочайшее сочувствие к Жозефине, я не сразу сумела уловить главное для себя: Ру никогда меня не предавал. Он не был отцом Пилу. Хотя Жозефина, возможно, ему очень нравилась. Однако когда пришлось делать выбор, он выбрал меня. Все мои подозрения, сомнения и страхи оказались в итоге всего лишь васваас, нашептываниями шайтана, как выражается Оми, и принес их мне Черный Отан. Но я почему-то не испытывала особой радости. Странно. Ведь с моей души только что сняли огромную тяжесть. Однако я по-прежнему ощущала ее присутствие, хоть и знала, что ее там больше нет; но вместо нее появилось нечто темное, нашептывающее мне на ухо всякие подозрения о том, к кому я некогда испытывала одну лишь нежность…

Почему ты мне не доверяешь? — сказал мне Ру. — Почему нельзя, чтобы все было просто и ясно?

Возможно, в этом и заключается разница между нами, Ру. Ты веришь, что жизнь действительно может быть простой и ясной. Для других, возможно, это и так — но не для меня. Почему я тебе не доверяю? Наверное, потому, что всегда чувствовала: ты никогда до конца мне не принадлежал, и мне тебя не удержать, если — раньше или позже — ветер переменится и ты…

Я прогнала эту мысль. Она может и подождать. Пока что я нужна Жозефине.

Я обняла ее и сказала:

— Ничего страшного. И ты ни в чем не виновата.

Жозефина улыбнулась.

— Именно так и Рейно сказал.

— Ты ему рассказала?

А вот это действительно меня удивило. Ведь Жозефина никогда толком и в церковь-то не ходила! Сама мысль, что она кому-то исповедуется, рассказывает о своей тщательно хранимой тайне — рассказывает именно Рейно, а не кому-то еще! — казалась мне совершенно невероятной. Все это было абсолютно не похоже на Жозефину.

Она улыбнулась.

— Да, рассказала. Правда, странно? — сказала она. — Но мне необходимо было хоть с кем-то этим поделиться, а он… просто оказался под рукой.

Ага, теперь я, кажется, начинала что-то понимать. Это же было в цветах ее ауры; в ее внезапно вспыхнувшем румянцем лице; в ее печальном и полном надежды взгляде. Любовники. Почему же я не замечала этого раньше? Королева Кубков и ее изувеченный Рыцарь — это Жозефина и Поль-Мари. Но те Любовники…

Неужели Жозефина и Рейно?

Неужели это возможно? С первого взгляда они казались абсолютно неподходящей парой, и все же в них, безусловно, было что-то общее. Оба — личности несколько ущербные; оба — люди одинокие, скрытные. Оба угодили в сеть бесконечных сплетен Ланскне. Но у обоих в душе скрыты такие качества, о каких они и сами толком не подозревают: упрямство, ум, душевная сила, нежелание сдаваться врагу.

— Он тебе нравится? — спросила я.

Она отвела глаза и промолчала.

— А ты не знаешь, где он сейчас?

Она молча покачала головой. Потом вдруг сказала:

— Он просто исчез, и все. И я не знаю, куда он мог деваться. Только я чувствую: она наверняка имеет к этому какое-то отношение! — И Жозефина мотнула головой в сторону моей бывшей chocolaterie. — Та женщина. И те люди из Маро.

Мало-помалу я вытянула из нее всю историю — о мерзкой надписи на двери месье кюре, о его неудачной попытке привести в порядок бывшую шоколадную лавку, о том, как ночью в воскресенье на него напали и жестоко избили, и о том, какое страшное предупреждение он получил от этих людей.

Это война. Держись от нее подальше.

Война? Неужели именно так им представляется выход из сложившейся ситуации? И, собственно, кто с кем будет воевать? Церковь с мечетью? Чадра с сутаной? Или же это просто традиционная неприязнь Ланскне к чужакам — к речным крысам и прочим изгоям, а теперь еще и к обитателям Маро? Теперь одно название «Маро» они воспринимают сугубо негативно, а его жителей считают «захватчиками», «оккупантами», хотя на самом деле слово «Marauds» — это всего лишь искаженное «marais», «болото», поскольку этот район расположен на низком берегу Танн и регулярно подвергается затоплению…

И снова я задумалась о Рейно. Неужели кто-то смог запугать его угрозами нового насилия, чем и заставил его уйти? Что-то не похоже на месье кюре. Он столь же упрям, как и я сама. Да он непоколебим, как скала! Его никаким ветром с места не сдвинешь!

Ну… и где он? Кто-то же должен это знать. Кто-то же должен был видеть, как он уходит. Если не в Ланскне, то в Маро, ведь именно там местная дорога выходит на шоссе. И снова мне вспомнилось видение в клубах шоколадного пара: Рейно, в полном одиночестве бредущий с рюкзаком по берегу реки.

Свидетельствовало ли это видение о неких грядущих событиях? А может, все это уже произошло? Но тогда где он сейчас? Спит в придорожной канаве? Или его до смерти забили в каком-нибудь темном переулке? Вот уж никогда не думала, что меня будет так тревожить судьба Франсиса Рейно! Но, лицом к лицу столкнувшись с возможным итогом нынешнего конфликта, я поняла: да, меня его судьба действительно тревожит. И даже очень.

— Мы его найдем, — заявила я скорее себе, чем Жозефине, которая смотрела на меня во все глаза. — Мы его найдем и приведем домой, как бы далеко он ни ушел. Я обещаю тебе: мы непременно его найдем.

Жозефина улыбнулась; улыбка у нее вышла печальной, но полной надежды.

— Когда ты так говоришь, я почти верю, что все на свете возможно.

— Так и есть, — сказала я. — А теперь пойдем со мной.

И, миновав мост, мы углубились в Маро.

Глава четвертая

Четверг, 26 августа

Я смотрел в ясные карие глаза, уставившиеся на меня из-за решетки, и думал: а хорошо ли она меня видит? Наверное, не очень. Скорее всего, я кажусь ей просто бледным пятном, и даже мою протянутую руку она едва ли толком различает в темноте подвала. Мое первое инстинктивное желание — это, конечно, попросить ее о помощи, но девочка была слишком мала. Кроме того, я боялся, что она испугается и убежит.

— Майя, ты меня не бойся, — сказал я как можно нежнее.

Она опустилась на колени и прижалась к решетке лицом, чтобы получше меня разглядеть. Мне были хорошо видны ее коленки, которыми она встала прямо на грубый камень, и краешки ее гольфов, видневшихся из розовых резиновых сапожек.

— Ты что, джинн? — снова спросила она. — Джинны как раз в таких пещерах и живут.