Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон

Баталер обеими руками держал голову Майкла, и Майкл, сидя у него на коленях глаза в глаза и нос к носу, вертелся и ерзал от счастья, высовывал язык и крутил обрубком хвоста. Все, что бы баталер ни сказал, было прекрасно, раз это исходило от него.

Глава XVIII

Седеющий баталер и мохнатый ирландский терьер стали заметными фигурами ночной жизни «Варварского берега». Доутри разработал представления со счетом, включив в число исполнителей и Кокки. Теперь, когда официант не приносил положенного числа бокалов, Майкл оставался совершенно спокоен, пока Кокки, по тайному знаку баталера, не начинал, стоя на одной ножке, теребить другой шею Майкла и нашептывать ему что-то на ухо. Только тогда Майкл, окинув взглядом стол со стоящими на нем бокалами, начинал распекать официанта.

Но поворотный пункт карьеры наступил, когда Доутри и Майкл в первый раз спели вместе «Свези меня в Рио». Это случилось в матросском «дансинге»[55] на Пасифик-стрит. Танцы сразу прекратились, и матросы шумно требовали все новых и новых песен. Хозяин ничего на этом не потерял, никто не уходил — наоборот, народ набился плотной стеной, чтобы прослушать репертуар Майкла: английский гимн, «Милочку», «Благой свет, веди», «Мой дом» и «Шенандоа».

Уже пахло чем-то большим, чем даровое пиво, потому что, когда Доутри выходил, хозяин «дансинга» сунул ему в руку три серебряных доллара и просил вернуться на следующий день.

— За эти гроши? — спросил Доутри, с презрением глядя на доллары.

Хозяин поторопился прибавить еще два доллара, и Доутри обещал вернуться.

— Прекрасно, Киллени, сын мой, — говорил он Майклу, укладываясь в постель. — Я думаю, что вы и я стоим больше пяти долларов за сеанс. Ведь таких экземпляров, как вы, еще мир не видал. Поющий пес, который может пропеть несколько дуэтов со мной и с полдюжины песен соло! Говорят, Карузо за вечер получает тысячу долларов. Конечно, ты не Карузо, но ты — пес-Карузо, один на весь мир. Сынок, я буду твоим антрепренером. Если мы с тобой не зашибем двадцати долларов за вечер, — знаешь, сынок, переберемся в более шикарные кварталы. Наш старик в «Бронкс-отеле» перейдет в лучшую комнату. Квэка мы с тобой хорошенько разоденем. Киллени, мальчик мой, мы с тобой так разбогатеем, что если старик не подцепит дурака, мы сами раскошелимся, купим ему шхуну и пошлем на поиски клада. Мы сами будем этими дураками — ты и я, и даже с удовольствием…

«Варварский берег» был старым матросским поселком в те дни, когда Сан-Франциско считался самым недоступным портом Семи морей, а затем развивался вместе с городом, пока половина его заработков не стала зависеть от кутящих компаний, щедрой рукой оставлявших деньги в его отдаленных закоулках. У многих представителей высших классов общества вошло в обычай после обеда проводить несколько часов, разъезжая на автомобиле из «дансинга» в «дансинг» и из одного матросского кабачка в другой. Это даже вошло в программу развлечений приезжих. Одним словом, «Варварский берег» стал такой же местной достопримечательностью, как «Китайский квартал».

Незадолго до этого времени Дэг Доутри получал свои двадцать долларов за вечер за два двадцатиминутных сеанса и отказывался от угощений, которых бы хватило, чтобы удовлетворить дюжину парней с шестиквартовой жаждой. Никогда еще ему не жилось так великолепно; нельзя отрицать и того, что Майкл был счастлив таким положением вещей. Счастлив, главным образом, за своего баталера. Майкл служил ему, и эта служба отвечала всем сокровенным желаниям его сердца.

Теперь Майкл был кормильцем всей семьи, и все ее члены благоденствовали. Квэк расцвел, надев рыжие башмаки, котелок и серый костюм с безупречной складкой на брюках. Он пристрастился к кинематографу и тратил от двадцати до тридцати центов в день, терпеливо высиживая два сеанса подряд. Они ели по ресторанам, и хозяйство отнимало у Квэка очень мало времени. Бывший моряк в своем «Бронкс-отеле» не только переехал в более нарядную, с окнами на улицу комнату, но, по настоянию Доутри, приглашал иногда нужных ему людей в театр или концерт, отвозя их потом на автомобиле домой.

— Мы вечно так жить не будем, Киллени, — говаривал баталер Майклу. — Мы только дотянем, пока старику не удастся набрать новую компанию денежных мешков, любителей охоты за кладами. Затем — синее море, сынок, хорошенькое суденышко под тобой и брызги морской воды в лицо! Поедем-ка лучше в Рио, чем петь об этом перед кучей праздных олухов. Пусть они сидят по своим гнусным городам. Море — вот наше место, твое и мое, Киллени-сынок, и старика, и Квэка, и нашего Кокки. Мы не созданы для городской жизни. Она нам во вред. Ты мне, может, сынок, не поверишь, но я как-то сдал. Я потерял всю гибкость. Я устал, и мне надоело болтаться лодырем и разгуливать вместо дела по кабачкам. У меня сердце сжимается, когда вспомню, как наш старик говаривал мне: «Полагаю, баталер, что сейчас перед обедом было бы очень кстати получить хорошенький коктейль!» В следующий раз мы возьмем с собой для его коктейлей маленький ледничок.

Погляди только на Квэка, Киллени. Этот климат ему не годится. Он решительно тает. Если он будет так бегать по кинематографам, то добегается до чахотки. Ради его здоровья и ради нас всех нам надо поскорее сняться с якоря и вернуться в страну пассатов, где ветер обдает тебя солеными и живительными брызгами морской воды.

И правда, Квэк, никогда ни на что не жаловавшийся, таял на глазах. В правой подмышечной впадине у него постепенно образовалась большая опухоль. Безболезненная вначале, она потом слабо, но непрестанно давала себя чувствовать. Квэк стал плохо спать, и хотя он лежал на левом боку, но просыпался от боли по три и по четыре раза в ночь. Если бы А Мой не был отправлен в Китай властями, то мог бы ему объяснить значение опухоли. Мог бы он объяснить Доутри и причину того, почему у него все увеличивалась площадь онемения между бровями, где начинали явственно вырисовываться небольшие вертикальные «львиные морщинки». И мог рассказать, что случилось с мизинцем на левой руке. Доутри сначала решил, что это растяжение сухожилия. Затем предположил, что это хронический ревматизм, полученный в сыром и туманном климате Сан-Франциско. Это еще больше усиливало его тоску по морю и тропическому солнцу, которое сразу бы выжгло все ревматизмы.

Доутри — по профессии баталер — привык соприкасаться с представителями высших кругов общества. Но в первый раз за всю жизнь, здесь, на этом «дне» Сан-Франциско, он встречался с этими людьми как равный. Более того, они сами искали его общества. Они заискивали перед ним, добивались чести быть приглашенными к его столу и уплатить за его пиво в любом из веселых кабачков, где он давал свои представления. Они охотно тратили бы огромные суммы на вино, если бы он не был упрямо привязан к пиву. Некоторые из них пытались пригласить его к себе — «приходите попеть песенку-другую с вашей чудесной собачкой», но Доутри, гордясь Майклом, получающим такие приглашения, неизменно отклонял их под тем предлогом, что профессиональная жизнь настолько утомительна, что они не могут позволить себе подобных развлечений. Майклу он пояснил, что если им предложат за сеанс пятьдесят долларов, то оба они побегут, «задрав хвост».

Среди многочисленных новых знакомых двоим было суждено сыграть решающую роль в жизни Доутри и Майкла. Первый — политик и доктор, Уолтер Меррит Эмори, — несколько раз присаживался к столику Доутри, когда Майкл, по установившемуся обычаю, сидел за столом на своем стуле. Между прочим, в благодарность за подобную любезность со стороны Доутри доктор Эмори дал ему карточку с адресом своего кабинета и просил разрешения бесплатно лечить хозяина и собаку в случае какого-либо заболевания. По мнению Доутри, доктор Уолтер Меррит Эмори был большой умницей и прекрасным врачом, но жестоким, как голодный тигр, в достижении своих целей. Ввиду изменившихся обстоятельств Доутри мог позволить себе заявить с грубой прямотой:

— Док, вы прямо чудо! Это ясно с первого взгляда. Если вам чего захочется, вы своего добьетесь. Вас ничто не остановит, разве что…

— Разве что?..

— О, разве что этот предмет будет прибит гвоздями к полу, заперт на замок или будет охраняться полицией. Я бы не хотел обладать чем-нибудь, что возбуждает ваши желания.

— Так, но вы этим как раз обладаете, — заявил доктор, выразительным кивком головы указывая на Майкла, сидящего между ними на своем стуле.

— Б-р-р-р! — вздрогнул Доутри. — Вы меня вогнали в дрожь. Если бы я вам поверил, то и двух минут не оставался бы в Сан-Франциско. — Он на мгновение задумался над своим бокалом, затем облегченно рассмеялся. — Никто у меня этой собаки не отнимет. Я на месте убью каждого, кто захочет это сделать. Я скажу ему это, как говорю сейчас вам, и он поверит мне, как мне верите вы. Вы знаете, что это правда. И он тоже будет знать это. Ведь эта собака…