Укрощение королевы - Филиппа Грегори

– Вы же не пойдете против Бога ради того, чтобы угодить испанскому императору? Не станете рисковать вашей праведностью и честью?

Генрих аплодирует красивому удару на корте.

– Я поступлю так, как велит мне Господь, – ровно произносит он. – А его пути, как и мои, неисповедимы.

Я поворачиваюсь и аплодирую вместе с ним.

– Это был сложный мяч! – восклицаю я. – Не думала, что он сможет его отбить.

– Я легко брал такие, когда был молод, – замечает король. – Я был лучшим игроком в теннис. Спроси Анну Клевскую, она помнит, каким я был ловким!

Я улыбаюсь, глядя на нее, сидящую по его левую руку, и тоже наблюдающую за игрой. Я знаю, что она нас слушает, и знаю, что она размышляет о том, что сказала бы на моем месте. И я знаю, что она непременно вступилась бы за свой собственный народ, который всего лишь хочет права читать Слово Божье на родном языке и поклоняться Богу в святой простоте, минуя ритуалы.

– Ведь так, принцесса Анна?

– О да, – с готовностью соглашается она. – Его Величество был лучше всех.

– Она составляет тебе хорошую компанию, – тихо говорит Генрих, повернувшись ко мне. – Не правда ли, приятно иметь при дворе такую красивую женщину?

– Да, конечно.

– И она так любит Елизавету…

– Да, действительно.

– Мне все говорят, что я не должен был ее отпускать, – заявляет Генрих с самодовольным смешком. – Если б она родила мне сына, то ему сейчас было бы пять лет, ты только подумай!

Я знаю, что в тот момент моя улыбка исчезла. Я не понимаю, как мне относиться к сказанному и ко всему этому разговору в целом. Неужели Генрих забыл, что он так и не вступил в брачные отношения с ныне такой желанной Анной Клевской, заявляя всем вокруг, что она была настолько толста, недевственна и слишком дурно пахла, что он так и не смог себя заставить лечь с нею в постель?

– Поговаривают, что она все-таки родила от меня ребенка, – шепчет он мне, затем поворачивается и машет рукой в знак поддержки проигрывающему игроку, который кланяется в знак благодарности.

– Правда?

– Глупости, конечно, – говорит король. – Ты не должна обращать внимания на то, что говорят люди. Ты же не прислушиваешься к подобным сплетням, а, Екатерина?

– Нет.

– Потому что знаешь, что говорят во Франции?

– Что? – спрашиваю я, ожидая услышать шутку.

– Что ты болеешь и скоро умрешь. И что я стану вдовцом и женюсь снова.

Я натужно смеюсь:

– Какая несусветная глупость! Но вы же можете заверить французского посла в том, что я здорова?

– Я скажу ему, – улыбается Генрих. – Представь, они думают, что я возьму себе другую жену! Ну не смешно ли?

– Смешно, конечно. Очень смешно. Что они там себе думают? Кто у них советники? И откуда у них вообще возникают такие мысли?

* * *

– Итак, никаких реформ не будет, – говорит мне архиепископ Кранмер, когда я прихожу в часовню, чтобы помолиться, и нахожу его коленопреклоненным перед алтарем. Он размышлял, молился и много читал, готовя эти реформы, так необходимые церкви, и столкнулся с тем, что одно-единственное письмо от епископа Гардинера способно развернуть короля в обратную сторону.

– Пока никаких реформ, – поправляю его я. – Но никто не сомневается в том, что Господь воссияет своим просвещающим светом на Англию и ее короля. Я продолжаю надеяться и верить, даже когда успехи наши так невелики.

– А он прислушивается к вам, – говорит Томас. – Он гордится вашим умом и прислушивается к вашему совету. Если вы и дальше продолжите открывать ему глаза на коррумпированность Рима и сподвигать его к большей терпимости к новому мышлению и новым идеям, то мы продолжим нашу борьбу. – Он улыбается. – Когда-то он называл меня величайшим еретиком Кента, но я все еще епископ и его духовный советник. Он дозволяет дискуссии только с теми, кого любит. Король щедр со мною и с вами.

– Да, ко мне он лишь добр, – подтверждаю я. – Сначала, когда мы только поженились, я его боялась, но со временем научилась ему доверять. За исключением того времени, когда ему больно, или когда он на что-нибудь сердит, или события принимают совсем плохой оборот, он весьма щедр и терпелив.

– Нам с вами посчастливилось завоевать его благосклонность и доверие, и поэтому мы должны трудиться на его благо и на благо всего королевства, – говорит Кранмер. – Вы станете просветителем дела реформ, объясняя и показывая путь к истине в своих комнатах во время занятий, а я буду увещевать священнослужителей держаться как можно ближе к Библии. Слово, да, Слово, нет ничего важнее Слова Божия!

– Сегодня он говорил о том, что в Германии скоро объявят войну реформаторам, – говорю я. – Боюсь, император собирается устроить настоящую чистку в рядах верующих, истребление лютеран. Но тогда я никак не могла за них заступиться.

– Всегда будут приходить времена, когда он не станет вас слушать. Главное, не торопитесь и будьте терпеливы, и возносите голос свой, когда появится возможность.

– А еще он говорил о слухах о том, что Анна Клевская родила его ребенка, и называл ее украшением двора. И говорил о том, что люди считают, что я больна и скоро умру.

Томас Кранмер смотрит на меня так, словно боится того, что я могу сказать дальше, потом мягко опускает руку на мою голову в знак благословения.

– Пока вы не станете совершать ничего дурного, Господь будет вас защищать, а король не остынет к вам любовью, – тихо произносит он. – Но вы должны быть совершенно чисты и далеки от греха, дочь моя. Вы должны проявлять подобающие жене верность и послушание. Будьте в этом очень внимательны.

– Я далека от греха, – упрямо говорю я. – Об этом меня не надо предупреждать. Я, как жена Цезаря, вне подозрений.

– Я рад этому, – отзывается Томас Кранмер, который своими глазами видел королев-прелюбодеек, поднимающихся на эшафот, и не произносил за них ни слова защиты. – Я рад, потому что мне невыносимо…

– Но скажите, как же мне тогда думать? Как мне писать? Как говорить с ним о реформах, чтобы не задеть его? – прямо спрашиваю я.

– Господь направит вас, – говорит старик. – Вы должны проявить храбрость и использовать дарованные вам Богом ум и голос. И не позволяйте придворным папистам смирить себя. Вы должны высказываться свободно. Он полюбит в вас эту черту, не сомневайтесь. Вы посланы Богом сюда, во дворец, чтобы вести двор к реформам. Так имейте дерзновение и выполняйте свою работу.

Гринвичский дворец

Весна 1546 года

В феврале короля снова одолевает лихорадка.

– Никто не сможет заботиться обо мне так, как это делал Баттс, – жалобно говорит он. – Я умру от того, что у меня нет хорошего доктора.

Он требует, чтобы я приходила в его спальню, но в то же время стыдится смрада, который источает его нога и который невозможно заглушить никакими маслами и ароматными травами. Он не хочет, чтобы я видела его в льняной рубахе с пятнами от обильного пота. Но хуже всего то, что Генрих начинает думать, что беда заключается не в болезни, а в приблизившейся старости. Он постепенно сползает в объятия липкого страха смерти, от которого нельзя избавиться ничем другим, кроме поправления самочувствия.

– Доктор Уэнди сделает для вас все, что в его силах, – стараюсь успокоить его я. – Он очень внимателен и верен Вашему Величеству. И я молюсь о вас каждый день и каждый вечер.

– А еще из Булони приходят дурные известия, – вспоминает он. – Этот молодой идиот, Генри Говард, разрушает все, чего я добился с таким трудом. Он тщеславен и хвастлив, Екатерина. Я отозвал его и послал на его место Эдварда Сеймура. Ему я могу доверить Булонь, он сохранит мой замок в неприкосновенности.

– Он справится, – воркую я, – не беспокойтесь.

– А что, если я не поправлюсь? – Маленькие, глубоко посаженные глаза впиваются в мое лицо с почти детским страхом. – Эдвард еще совсем маленький, Мария при первой возможности вернется в Испанию… Если я умру сейчас, в этом месяце, то к Пасхе королевство снова будет воевать! Я никому из них не доверю оружия. Они скажут, что будут воевать за папу или за Библию, и ввергнут королевство в нескончаемую войну, и тогда нападет Франция!

Я сижу возле его постели и держу его влажную руку.

– Нет, нет. Ничего этого не будет, потому что вы непременно поправитесь.

– Если б у меня был еще один сын, то я был бы спокоен, – не унимается король. – Если б ты сейчас была беременна, то я хотя бы мог надеяться на то, что это мог бы быть сын.

– Нет, пока этого еще не случилось, – осторожно отвечаю я. – Но я не сомневаюсь в том, что Господь не обделит нас своей милостью.

Генрих выглядит разочарованным.

– Ты будешь регентом, – напоминает он. – И вся ответственность падет на тебя. Тебе придется сохранять в королевстве мир, пока Эдвард не подрастет.

– Я знаю, что смогу с этим справиться, – говорю я. – Потому что ваши советники любят вас и уже обещали верой и правдой служить вашему сыну. Войны не будет, а он будет окружен заботой и любовью. Братья Сеймур будут его защищать, Джон Дадли окажет ему поддержку, Томас Кранмер будет служить ему так же, как он служит вам. Но этого всего не нужно, потому что вы непременно поправитесь, и погода обязательно наладится.