Соседи (СИ) - Коруд

пункт Б, доказать себе, что Влада ошиблась? Так весь его тридцать первый год еще впереди. Ну, или, по крайней мере, его часть — она про осень говорила.

Потому что от всего устал, от себя устал, по-прежнему не видит выхода из западни и неосознанно создает ситуации, которые могут помочь со всем этим покончить? Так они все благополучно разрешаются. Что-то этой жизни от него еще надо, что-то он, видимо, не сделал или ей должен, или…

За стенкой теть Надя возмущенно высказывала своей дочери. Не разобрать, что там у них. Что-то про то, что у малой ветер в голове с некоторых пор свистит. Что-то про то, что такими темпами на этой работе она не задержится, что-то про дурь, которую пора бы уже вытрясти из башки. Интересно, теть Надя и впрямь считает, что вправе контролировать малую до тех пор, пока смерть не разлучит их?

Значит, пятьдесят прыжков. Из них «не менее пяти прыжков с задержкой раскрытия парашюта на тридцать и более секунд», «не менее пяти минут контролируемого свободного падения в сумме», «индивидуальные маневры в свободном падении» — ради сертификата В придется напрячься. Всё это не только время, но и деньги. И растущие риски. А дальше — сертификаты C и D, там речь идет уже о двухстах и пятистах прыжках соответственно, зато время свободного падения здесь увеличивается до целых сорока, а то и сорока пяти секунд. Затяжные, конечно, манят… То, что недоступно ему тут, на земле, компенсирует небо. Правда, чем дальше в лес, тем больше шансов из леса не вернуться, и нужно отдавать себе в этом отчет. Три прыжка из десяти тысяч заканчиваются смертью, один из тысячи — травмой. Причинами могут стать неправильное приземление, нераскрытие запасного парашюта, раскрытие резервного на слишком низкой высоте, неисправность оборудования и множество других факторов. Ну а с другой стороны… Ну разобьется, и? Чему быть, того не миновать. Конечно, здесь есть, чем заняться, и он занят, он эту щемящую пустоту вымещает, выпихивает из себя, как умеет, но… Главного нет. Человека. Не ради кого задерживаться. И давно уже окрепло подозрение, что и не появится. Возможно, это и есть его диагноз. Возможно, неизлечимый.

Внезапный звонок в дверь отвлек от задумчивого разглядывания памятки. Егор, вообще-то, собирался выйти на балкон, чтобы перекурить мысль о том, так ли уж ему нужен этот сертификат, но не успел. Гостей он сегодня не звал, никого не ждал, да никто и не предупреждал, что заскочит. Странное возникло ощущение. Трель раздалась ровнехонько в тот самый момент, когда в голову закралась тревожащая, болезненная мысль о людях в его жизни, точнее, об их отсутствии. Вселенная продолжает с ним играться.

«Кто бы ты ни был, никого нет дома»

Второй раз. Настойчивые… Бесшумно преодолев коридор, Егор неспешно подошел к двери, открыл глазок и замер: решительный настрой притвориться мёртвым мгновенно улетучился, стоило узнать слегка искаженный линзой силуэт. Вот уж кого-кого, а её он по ту сторону обнаружить совершенно не ожидал, хотя казалось бы… Вот уж кому-кому, а ей отрыть рука сама тянется. Душа — если она, конечно, у него есть — тянется. А если души нет, значит, кто-то наверху, нащупав его болевые точки, успешно тянет теперь за жилы.

После недолгих размышлений кисть все же легла на дверную ручку. Еще пара секунд промедления — и вторая повернула замок.

Ну, здравствуй, детство. Давно не виделись.

Лицо напротив выразительное. Вроде стоит, молчит, смотрит во все свои синие глазища, а в глазищах-то всё и написано. «Спасите-помогите», — прочтение примерно такое. Гитара за плечом — вот что не многим менее интересно, чем само её здесь появление в гордом одиночестве. И ведь даже не в пижаме.

— Что, малая, из дома выгнали? — усмехнувшись, Егор посторонился с прохода, показывая Ульяне, чтобы не мялась и проходила. — Бунт продолжается?

Уля быстро юркнула в прихожую, аккуратно прислонила к стенке гитару, вздохнула, вскинула на него глаза и как-то беспомощно спросила:

— Ты очень занят?

Мысль, возникшая в следующее мгновение, обескуражила и напугала. Потому что звучала она просто-таки до безобразия громко и ясно: «Не для тебя». Потому что еще раз: очень, очень неприятно падать с высоты своих надежд. Уж лучше вообще ничем их не подпитывать, ничего не ждать. Как там в одной песне поется-то? Дословно не помнит, однако смысл припева в том, что чем выше летишь, тем больнее падаешь, хотя ощущения при этом незабываемые{?}[Земфира — Ощущения]… Так вот — не хочет он никаких ощущений! Но сказать всегда легче, чем сделать. Потому что говорить себе ты можешь что угодно, а нутро твои соображения выслушает, покивает: «Да-да, Егор, конечно. Конечно-конечно…», и тут же покажет, что плевать оно хотело с Останкинской телебашни на то, что ты там думаешь. Потому что главное не что думаешь, а как чувствуешь. Малая явилась одна, без конвоя в лице Стрижа, волоком никто её сюда не тащил, по собственной доброй воле пришла, по своему желанию. И это — давай, Чернов, начистоту, — воодушевило. Страх и радость одновременно — что может быть более… странным, сбивающим с ног и с толку?

— Проходи, располагайся, — ощущая, как с плеч сдвинулась каменная плита, ответил Егор. — Время есть. Я пойду перекурю, две минуты. На кухне вода, чайник можешь включить, в холодильник залезть — чувствуй себя дома.

Кивнув, Ульяна тут же проследовала в указанном направлении, а он достал из кармана куртки пачку, прикрыл дверь в родительскую спальню и отправился на кухонный балкон. Вот только о чем он там думать-то собирался? О сертификате, времени и деньгах, которые на его получение уйдут? О том, так ли ему эта бумажка необходима или всё это просто очередная блажь? Хрен там он подумает теперь, фокус внимания уже переключился, причем с концами. В его доме гости — прямо за спиной, за стеклянной дверью, хозяйничает малая, — а ему спокойно, чего с ним в присутствии людей на его территории в принципе не бывает. И тоскливые мысли не мучают. И ведь не первый раз ловит себя на том, что в его бестолковую, неупорядоченную, даже хаотичную жизнь она приносит ощущение умиротворения, просто маяча где-то в поле зрения. Черт знает, как оно работает, если не думать. А если подумать… Ничего не проходит бесследно. И двадцать два года жизни — да, пусть последние двенадцать-тринадцать не бок о бок — не прошли бесследно. Пусть хозяйничает, пусть здесь всё хоть вверх дном перевернет. Пусть заглядывает чаще. Без свиты.

Задумался.

— Где летучие мыши-то? — тихо усмехнулась соседка,