Вершалинский рай - Алексей Карпюк

— Уходят подальше от народа, чтобы с господом богом поговорить! Сама видела: стоит около ангела и что-то шепчет ему на ухо! Хотела подойти ближе и послушать, так он потряс головой — не подходи!

— Ни шиша бы ты и не поняла! Он шепчет слова, известные только небесам!

— Конечно, заботы у него сейчас как у генерала! — гордился шефом Давидюк.

— Голова закружится — такое дело!..

— Деды и прадеды ждали напрасно…

— Ничего, затрубят архангелы, и они тоже воскреснут, порадуются вместе с нами!..

— Уж скоро воскре-сснут, ско-оро!..

А дядьке Климовичу и правду было сейчас не до людей. Он уже не мог не видеть, что переборщил. Практичного мужика, который в нем сейчас проснулся, тревожила мысль: как теперь быть?..

Нечто подобное, хотя в меньшем масштабе, произошло с Иваном Мурашко.

Когда «сионисты» принимали в Муховце крещение, Иван, не подумав хорошенько, похвалился, что может, как Христос, пройти по воде, яко посуху. Богомольцы пристали к пророку: покажи это чудо!.. Плавать Мурашко не умел. Войдя в воду по грудь, он в сумасшедшей надежде на что-то с отчаянной решимостью зашагал дальше. Богомольцы на берегу, жадно наблюдая за пророком, ждали чуда: вот-вот выберется он на поверхность и пойдет по воде, как по брестскому асфальту…

С моста за этой комедией следил деревенский парень. Он смеялся над Мурашко, обзывал его старым чудиком. Видя, как тот погружается в воду, парень предупреждающе свистнул, заложив пальцы в рот, насторожился и готов был броситься на помощь. Пророку, уже хлебнувшему воды, удалось выбраться на мель, и парень во всеуслышание обложил его матом.

— Куда тебя занесло, старый хрыч?! Потом беги за неводом в деревню, смердючий твой труп вылавливай!

Пророк повернул назад.

— Вот из-за него, из-за поганых его глаз и нечистого языка, я и не смог совершить чуда! — оправдывался Мурашко, выходя из реки. — Надо, чтобы никто не сомневался!

Богомольцы поверили ему.

Альяш же спасения пока что не видел. Его, как камень с горы, стремительно несло в бездонную пропасть.

5

В это время Грибовщина уже спала. Только на камнях у забора сошлась группа молодежи. Парни и девушки посматривали в сторону церкви, слушали колокола, с молодой беспечностью обсуждали события дня.

— Было чем поживиться сегодня свиньям на выгоне! Столько хлеба, сыру, яиц выбросили богомольцы на траву!

— Неделю хавроньи подбирать будут!

— А тряпья сколько валяется!

— Телушка наша чуть не подавилась! Платок сжевала! Спасибо, конец торчал, тато вытянули! Хороший еще платок!

— Это тебе в приданое! Только хорошенько выстирай, а то замуж не возьму, если запах услышу!

— Ха, обойдусь я без тебя и без этой косынки!.. Выбросила в ров — пусть лягушки в ней головастиков выводят! Каждую гадость, думаешь, брать буду?

— А наш малыш притащил шерстяных тряпок штук десять! Кринковский Пинкус денег за них дал бы!.. Тато увидели — назад отнести заставили.

— Побросали, будто им уже ничего и не надо! Вот увидите, будут подбирать завтра и плакать!

— Коваленко со своей капеллой целый месяц разучивал: «Впусти, господи, в царство Арара-ата-а!..» Выдумали тоже — конец света!..

— И охота людям глупостями заниматься!..

— Банадичихе опять от хористов перепадет!..

Сидели здесь и гости. Правы были кринковские мужики, когда смеялись, не веря в успех их миссии. Казавшееся прежде таким простым и легким, на самом деле было сложным и трудным. Пристыженные гости отмалчивались, завидуя бодрости и спокойному оптимизму сельских сверстников. Этот Альяш снова напомнил Муле цадика, к которому отец возил его в Столиц. Там он увидел обычного слабосильного старика, который монотонно поучал их:

«Когда утром вы моете руки, то ладони следует держать опущенными над тазом. Если будете держать их поднятыми вверх, то вода потечет вам за рукава!..»

И все собравшиеся евреи, в том числе и отец, приходили в восторг от такой мудрости святого. За обедом пожилые и достойные люди чуть не дрались из-за обглоданной цадиком косточки.

— Разве только эти обезумели? — горько вздохнул Ништ. — А как наши богомольцы ведут себя под Новый год?! И мечутся так же, и белых петухов над головой режут, и не едят ничего, а только молятся, словно уже не увидят света! Перед пасхой новую посуду в речке моют!

— Это еще ничего! — добавил Мулин друг. — Иной в субботу ключей не носит в кармане — идет по мостовой и бросает их перед собой, как ненормальный. Подойдет, поднимет и опять бросает… Может пройти так через все местечко!

Грибовщинским парням очень хотелось узнать у кринковцев — правда ли, что евреи пекут мацу на христианской крови?!. Но если это все вранье, тогда гости обидятся. Надо рассказать им что-то приятное.

— Меня мама послали в тете в Кринки ткать ручники, вот нагляделась я там! — вспомнила внучка Банадика. — Тетина соседка — Берта Мовши. Бедная-пребедная, иной раз не имеет даже полена дров. Когда тетя стряпает, Берта притащит горшок и говорит: «Поставь, Настуля, в печь заодно, пусть варится с твоими горшками. Только — в уголок, чтобы с твоих не пырснуло трефное!..» Я возьму, ухват, чтобы ворочать горшки, а тетя Настя испуганно мне говорят: «Не пырскай ты уже, Нюрочко, гляди, в соседчин!..»

Внучка Авхимюка спохватилась, что и ей есть кое о чем рассказать:

— Слушайте, а когда обносили по деревням труну с Заблудовским младенцем Гавриилом, то в Кринках все боялись погрома, и старого шорника Абрама сын привел к нам прятать! Баба Гандя постлала ему на лавке, он все лежал и читал Талмуд. Почитает, почитает да и покладет его себе под лавку. Баба Гандя смотрела, смотрела на это и говорят: «Абрам, почему ты своего бога так не уважаешь?» Подставила ему табуретку и опять: «Мои боги вот в том углу висят, а ты своего клади вот сюда!..»

Поговорив о католиках, о набожных татарах из Крушинян, сокольских караимах и лютеранах-немцах, нахохотавшись вдоволь, все вдруг почувствовали утомление. Самая старшая из девчат прислушалась к зловещему гулу. Колокола упрямо кололи ночную тишину, и, казалось, от набата вздрагивали звезды.

— Там все молотят в колокола! — сказал кто-то.

— Глотки им не заткнешь! — сердито добавил другой.

— Пошла бы и я в монастырь, да холостяков много! — попробовала пошутить Банадикова внучка и зевнула. — Пошла спать!.. Жаль, так и не дождалась конца света, завтра на торф идти надо опять! Вода холодная, аж ноги ломит!

— А меня тато заставили камни выбирать из клевера. Выбираешь-выбираешь каждый год, кучи на меже с дом, а камни все вырастают и вырастают из земли, как заколдованные, чтобы они провалились! — пожаловалась девушка, говорившая про телушку.

Подтрунивавший над ней парень заметил:

— Собрать бы всех богомольцев, сунуть каждому ведро в зубы — скоро очистили бы участок!

— Да, пойдут они тебе, жди! — вздохнула дивчина. — Ну, до завтра!..

Вставая, хлопцы перед гостями стали рисоваться.

— Не люблю хвастаться, но родом я действительно из этого самого Грибова!

— Жениться, что ли? Поведу тебя к аналою, а батюшка скажет: «Венчается раба божья Нинка Голомбовская! Да убоится жена му-ужа-а!..» — сказал парень девушке.

— Не о-очень-то убоится! — в тон пропела девушка. — И не раба-а я тебе-е!..

Второй парень, будто жалуясь на судьбу, закричал:

Меня жинка невзлюбилаИ за дверь выкинула,И за дверь выкинула,Руки-ноги вывихнула!Эх, раздайся, ни-ива!..

С шутками и прибаутками все разошлись по домам.

Отправились к хозяевам в Лещиную на ночлег и кринковцы.

Опустела улица. Теперь в ночи слышался только колокольный звон. Мощные звуки с такой силой сотрясали тьму, что казалось, дрожащие, выбитые из гнезд звезды вот-вот посыплются на землю.

6

Моление у церкви было в самом разгаре. Накал его не спадал. Полные надежды люди, стоя на коленях, крестом распластавшись на земле, исступленно шептали молитвы.

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..

Уже давно перегорели сосновые плахи, и от огромного костра осталась только небольшая горка белого пепла, дышавшая остывающим жаром, сучья еще курились белым дымком да с уголька на уголек перескакивали синие блики.

Наконец стало светать.

Рассвело.

Траву на выгоне и перед церковной оградой словно обдали водяной пылью, от обильной росы она сделалась матово-серой. Было холодновато, сыро, но никто и не думал погреться у костра: заветное должно было вот-вот совершиться — слишком важное, слишком желанное и страшное.

Когда взошло солнце, люди сгрудились еще теснее. В каком-то диком испуге они торопливо молились, украдкой поглядывая на чистое июньское небо, и дрожали, как в лихорадке.