За тихой и темной рекой - Станислав Рем

Индуров ударом ноги распахнул дверь. Дворник с испугом вытаращился на «благородие» в надежде, что тот не примет вредоносных действий в отношении его тщедушной персоны.

— Вот что, морда, — штабс-капитан всегда знал, как обходиться с этой публикой, чтобы всё было понятно с первого слова. — Меня здесь не было! Понял? И если узнаю, что ты хоть слово обо мне кому вякнул, в первом вонючем сральнике утоплю!

— А как же… — рука дворника показала на лестницу, ведущую в ресторацию.

— Он мне про тебя и расскажет! И смотри, дед, я на ветер слов не бросаю!

Олег Владимирович прошёл в комнату для допросов. Старого китайца уже привели и посадили на привинченную к полу лавку. Белый отметил избитый вид сидельца, поморщился от запаха, который исходил от его немытого тела и одежды, и только после того, как открыл окно, спросил:

— Как тебя звать?

Китаец с трудом разжал чёрные от запёкшейся крови губы:

— Иван.

Белый уже знал от Кнутова о странности старика называть себя русским именем.

— А полностью?

— Иван Вейди.

— Давай поговорим, Иван Вейди, о том, что произошло в вашем ху-туне.

Старик приподнял голову:

— Господина знаком с Китаем?

— Немного. Давай по порядку. Начнём с конца. Зачем мальчишка хотел сбежать?

— Я не могу знать за всех.

— Знать ты за всех не можешь. Но мальчишка был не все. Твой племянник.

— Мой племянника убили твой начальника. Не знай, зачем он бегал.

— А что он крикнул, когда выпрыгнул в окно?

— Я старый. Плохо слышать.

— А кто-то зарезал околоточного. Ты и видишь плохо?

— Начальника не мои китайцы резали, — старик говорил с трудом. — Моя говорила начальника, чужой китаец убила…

— И где он — этот чужой китаец?

— Не знаю. Уехал. Плыл. Речка там…

— Да нет, старик, — Белый не выдержал, достал надушенный платок и прижал его к носу. Несмотря на открытое окно, дышать в комнате становилось невыносимо. — Не мог твой гость уплыть на ту сторону. В тот день уже не было джонок. И на пароходе он тоже не мог уехать из города. Ты говорил Кнутову, начальнику, что китаец жил у тебя двое суток. А откуда он взялся? — Старик молчал. — Что ж, раз ты молчишь, будем считать, что один из твоих соотечественников убил полицейского.

— Нет, начальника, — старик с трудом опустился на колени. — Не убивал моя китаска! Никак не убивал! Верь мне, начальника! Чужая китаска была! Совсем чужая!

— О чём он с вами говорил?

— Не знаю, — замкнулся старик. — Моя с ним не говорила.

— А Кнутов сказал, что о хунхузах. О нападении на город? Так? Боишься? Ладно. Не отвечай. Только махни головой. Да? Нет?

Китаец опустил голову, потом, видимо, пересилив себя, кивнул.

— Тот человек был всё-таки с той стороны? Мы проверили всю таможенную документацию. Никто из прибывших в город с той стороны за последнюю неделю не оставался в Благовещенске даже на одну ночь. А тут двое суток! Врёшь, старик, не с того он был берега. Наверняка, кто-то из местных.

Белый перед допросом внимательно осмотрел бумаги с показаниями свидетелей. Никто из них не показал о том, что рядом с китайцами стоял кто-то не азиатского вида. Селезнёв проверил всех китайцев, которые находились в услужении у городских купцов и чиновников, и у всех семерых оказалось стопроцентное алиби. Выходит, о приезжем старик, как и тогда, в запале, так и сейчас, сказал правду. Но что кричал мальчишка, когда выпрыгивал в окно? Вот же головная боль! Живут здесь, рядом с Китаем, а языка не знают! Хоть бы одно слово какое запомнили!

— Ладно, Иван. Меня интересует другое. Ты знаешь о том, что хунхузы сегодня обстреляли город. Одним словом, началась война. Скажи, как будут вести себя твои соплеменники, ежели хунхузы полезут на город?

— Китайца будут спать.

— Что значит «спать»? — не понял Белый.

Однако старик вместо ответа промолчал.

— Может, ты мне всё-таки скажешь, что имеешь в виду под словом «спать»?

Олег Владимирович ещё некоторое время слушал тишину и сопение старика, после чего произнёс:

— В общем так, Иван. — Белый едва сдерживал приступы дурноты, в камере стояла мерзкая духота. — У тебя есть время до утра — вспомнить, о чём говорил приезжий. И откуда он здесь. А теперь, пошёл вон! Солдат!

Конвоир приоткрыл дверь.

— Слушаю, ваше благородие.

— Отведи арестованного. И в баню его сводить! И переодеть! И чтоб до вечера…

Олег Владимирович, едва конвойный закрыл за китайцем дверь, кинулся к окну, хватая воздух словно выброшенная на берег рыба.

Игната, старшего над слугами, в зале мичуринской ресторации штабс-капитан не обнаружил. Индуров достал из портсигара папироску, прикурил, прямо в зале, что было верхом неприличия, и не торопясь вышел на улицу.

У другого входа в гостиницу, что вёл непосредственно на кухню, стояли две подводы, на которые под окрики Игната грузили какие-то корзины, кастрюли, свёртки. Штабс-капитан докурил папироску, щелчком отбросил окурок и подошёл к управляющему.

— Бог помощь. Что за переселение народов?

Игнат оторвался от амбарной книги, куда аккуратно вписывал цифры и, увидев Индурова, подобострастно осклабился:

— Ваше благородие… Это не переселение. Кирилла Игнатьевич заботу о солдатиках проявить изволили. Провиант везём в окопы. Защитникам-то нашим кушать надобно. По приказу Кириллы Игнатьевича борщик везём, хлебушко. Кашу пшенную. На масле!

— И куда везёте?

— Так известно же, ваше благородие! К дому господина губернатора, к пристани, к Арке. «Манжини» казачков обслуживать взялись. А мы вот с вашими, так сказать, сотрудничество имеем, — ввернул заковыристое словечко Игнат.

— И что, Кирилла Игнатьевич сам, лично, этим занимается?

— Отчего же? Полина Кирилловна нас ожидать будут возле Арки. Оттуда мы развозкой провианта и займёмся.

Индуров выругался, на масляной физиономии слуги тотчас проявилось искреннее удивление.

«Ну, Ланкин, ну, сволочь, не мог разбудить ночью! Сейчас бы уже был рядом с Полиной. А так наверняка определят в караул, где-нибудь в районе судоремонтных доков. Оно, конечно, можно поскандалить, мол, причислен к артиллерийскому полку, а потому должен находиться при части, да толку-то! Арефьев назначен самим губернатором, он вправе распоряжаться составом военнослужащих так, как считает необходимым. И любой скандал будет себе же во вред. А Мичурин-то, вот гусь! — штабс-капитан презрительно сплюнул в пыль. — Харчами решил солдатикам помочь! Благодетель, твою мать! Будущий тестюшка деньгами решил пошвырять на пользу государеву! Миллионы скопились, девать некуда!.. — хмель всё более давил на мозг, злость и ненависть не давали сосредоточиться. — Весёлое утречко выдалось, ничего не скажешь!»