Каждый его поцелуй - Лаура Ли Гурк

пока придётся обходиться тем, что есть.

Ещё Дилан принёс фрукты, вино и красный шёлковый мешочек, в котором всегда хранил запас французских писем. Прошлой ночью он захватил с собой одно из них, положив в карман халата, но в тот момент, когда Грейс поцеловала Дилана, он потерял голову и мог думать только о вкусе её губ и бархате кожи. Чтобы уберечь Грейс от беременности, впредь нужно не забывать ими пользоваться.

Помимо прочего Дилан принёс в коттедж лампу, потому что хотел увидеть Грейс во всей красе, а не в серебристо-сером лунном свете.

В первую их ночь он занимался с Грейс любовью неистово и безудержно, заявляя на неё безраздельные права, пока не утонул в волнах её страсти. Она со всхлипами произносила его имя, раз за разом достигая пика.

Во второй раз он делал всё с невообразимой медлительностью, целуя лицо, нос, щёки Грейс и неторопливо исследуя её тело, как будто время для них двоих остановилось. Он выискивал тайные местечки, прикосновения к которым доставляли ей особое удовольствие, и нещадно их ласкал. Чувствительные места под коленями, под грудью, поясницу и затылок. Дилан бормотал красивые слова, чтобы обольстить, комплименты, двусмысленные комментарии и откровенные непристойности, пока она не распалялась и не начинала двигаться под ним в пылком, женственном экстазе. Он медленно входил в неё и дразнил, замирая, лишь слегка двигая бёдрами, а темп увеличивал лишь тогда, когда она сама того требовала, выгибаясь дугой в неистовом желании достичь кульминации.

Потом Дилан спросил Грейс, не хочет ли она спать. Она покачала головой, и они вышли на улицу. Он пошутил по поводу того, что Грейс надела ночную рубашку, но она одарила его таким потрясённым взглядом, когда он чуть было не вышел за дверь обнажённым, что ему пришлось натянуть шаровары и халат. Они лежали под звёздами на мягкой траве и слушали пение соловьёв и шум моря.

– Я тоже не хочу спать, – сказал Дилан.

– Потому, что ты привык спать днём? – спросила она.

– Нет. Время суток не имеет значения. Я сплю только тогда, когда настолько вымотан, что не в состоянии бодрствовать ни минуты. Раньше я уходил из дома каждую ночь, чтобы довести себя до изнеможения.

– Не самый простой способ обрести покой. – Она опёрлась на локоть и коснулась рукой его щеки. – Ты знаешь, почему тебе не спится?

Дилан не ответил, и через несколько мгновений Грейс снова легла на спину и сменила тему.

– Я всегда хотела спать ночью на улице и слушать шум моря, но мне не разрешали. Это божественно. – Она потянулась к его руке, и спела их пальцы вместе.

– У меня звенит в ушах, – сказал он.

Грейс повернула голову и увидела его профиль. Дилан не смотрел на неё, его лицо было обращено к полуночному небу, где пробегали облачка, закрывая на мгновение луну и звёзды.

– Вот почему я плохо сплю.

– У тебя звенит в ушах? – Видимо, она не совсем правильно его поняла. – Часто?

– Всё время. – сквозь стиснутые зубы проговорил он. – Двадцать четыре часа в сутки. Этот звук не похож на перезвон колокольчиков или что-то приятное. Нет, это протяжный, нескончаемый гул. Будто у меня в голове ненастроенный камертон. Меняется только громкость. Бывают моменты, когда я едва его слышу. А иногда мозг просто разрывается.

Грейс села и посмотрела ему в лицо, мысленно возвращаясь к его странному поведению, которое в то время не имело смысла. Дилан зажимал уши руками. У него часто болела голова. Однажды он сказал, что ему не нравится тишина в деревне. Она попыталась представить, каково жить с постоянным шумом в голове и не смогла. Как, должно быть, невыносимо лежать в постели, пытаясь заснуть, пока в ушах раздаётся постоянный звон. Настоящая пытка.

– Причиной моего недуга стало падение с лошади в Гайд-парке пять с половиной лет назад. Я разогнался гораздо быстрее, чем следовало, упал и ударился головой о камень. Левое ухо кровоточило два дня. А потом начался гул. Боже, как же я его возненавидел. И всё ещё ненавижу. Я и сейчас его слышу.

Грейс крепче сжала его руку.

– Так вот почему ты хотел покончить с собой?

– Да. Шум в голове сводил меня с ума. Я перестал слышать музыку. Вот почему я не мог сочинять.

– Но это случилось пять лет назад. С тех пор ты опубликовал несколько выдающихся произведений.

– Нет.

– Как ты можешь так говорить? А опера "Вальмон"? Четырнадцатый фортепианный концерт? "Фантазия, вдохновлённая восходом солнца"? Как же это всё?

– Грейс, разве ты не догадалась? Это всё старые произведения, некоторые из них я сочинил ещё в юности. Я время от времени что-нибудь публикую, чтобы никто не узнал правду. Я написал "Фантазию, вдохновлённую восходом солнца", когда мне было четырнадцать. Концерт я написал, когда мне было двадцать, просто не дал название. Я закончил "Вальмона" всего за день до несчастного случая. – Он прижал ладони к глазам и издал короткий смешок. – Все эти произведения я никогда не считал достойными публикации.

– Не считал достойными? Дилан, они прекрасны. – Сердце Грейс обливалось кровью. Каких трудов, должно быть, стоило Дилану проживать каждый день. – Возможно, для тебя они ничего не значат, но есть же и другие люди. Твои произведения предназначены радовать нас, простых смертных. Некоторые считают, что "Вальмон" – твоя лучшая опера.

Он отнял руки от лица и откинул её волосы.

– Пока я снова тебя не встретил, я не написал ни одного музыкального произведения. Ни одного.

Она вспомнила его слова в ту ночь, когда они впервые встретились: "Я никогда больше не буду писать музыку".

Этьен постоянно говорил, что никогда больше не будет рисовать, а через несколько дней или недель усердно брался за работу с новыми силами.

В тот вечер в "Палладиуме" Грейс уверенно ответила Дилану, что однажды он снова будет писать музыку. Тогда она его не поняла.

Он сжал в руке её длинные, распущенные волосы.

– А потом появилась ты и дала мне надежду.

– Дилан, я здесь ни при чём. – Она склонилась над ним и коснулась рукой его щеки. – Это всё ты. Ты не представляешь, насколько ты силён духом!

– Силён? – Он покачал головой. – Ради бога, в ту ночь, когда мы встретились, я пытался покончить с собой. Это самый малодушный и трусливый поступок,