Прокурор - Анатолий Безуглов

— Надо это непременно использовать в передаче! Эх, записную книжку в доме оставила! — сокрушалась Баринова. — Но ничего, я запомню.

— О нем в южноморской газете статья была. Пионеры приглашают к себе в День Советской Армии и Девятого мая… А сам скромный, простой. Если приезжает сюда, в общем корпусе располагается… И способного человека, умельца, заметит и определит на подходящее место…

— А много на фабрике таких?

— Есть. — Гаврила Ионович на секунду задумался. — Да хотя бы Тарас Зозуля. Слышали про него? Золотые руки! Лучший мастер в СЭЦ. Правда… Крутояров вдруг замялся, вздохнул. И не договорил.

К ним подбежала Оля, та самая розовощекая девушка, что обслуживала Баринову в самоварной комнате.

— Гаврила Ионыч, пробу надо снимать!

— Иду, милая, иду. — Он извинительно улыбнулся Бариновой. — Такой уж порядок — сам пробую.

И прыгающей походкой поспешил к жилому корпусу.

До завтрака Флора успела занести в блокнот сведения, услышанные от Крутоярова.

В столовой было по-домашнему уютно. Подали оладьи с душистым медом, рисовую кашу на молоке и какао. Все сытно и вкусно. Крутояров ходил между столиками и спрашивал, кому добавки. Но желающих не было: порции на убой.

«Да, обстановка здесь прямо-таки семейная, — отметила про себя Баринова. — А Гаврила Ионович — душа отдыхающих».

В девять за представителем областного телевидения пришла машина фургончик «Москвич». Баринова прихватила блокнот, повесила через плечо портативный магнитофон и, когда села в машину, спросила у незнакомого Шофера:

— А где Витюня?

— Повез какого-то москвича в аэропорт, — ответил водитель.

— А-а, — протянула девушка разочарованно.

И эта ее разочарованность не осталась незамеченной.

— А я что, не нравлюсь? — осклабился шофер, выезжая за ворота дома отдыха.

— Почему же, — поспешно ответила Флора. — Просто я хотела побеседовать с ним. Думаю рассказать о нем в передаче…

— О Витюне? — изумился водитель. — Надо же, без году неделя — и уже…

Берестов явно чем-то не нравился водителю фургончика. Однако Флора интересоваться не стала — ей-то что? Но шофер выложил все сам.

— Он ведь до того, как сесть на директорскую «Волгу», крутил вот эту баранку, — ударил шофер по рулю. — Его бы вообще надо с фабрики по шеям. Понимаете, вез из дома отдыха виноград для фабричной столовой. У нас ведь виноград бесплатно. А он, ваш Витюня, за бутылку коньяка кому-то из больницы целый ящик отдал. За бутылку совесть свою продал! — возмущался шофер.

— Это, конечно, нехорошо, — согласилась Баринова, огорчившись, что тот самый Виктор, который ей вчера так понравился, совершил позорную сделку.

— Ничего, — продолжал шофер, — у нас не больно хапнешь. Врезали ему, как надо…

«Москвич» быстро мчался по шоссе, обгоняя машины.

— А почему же его на «Волгу» посадили? — покачав головой, спросила Баринова.

— Так он после «разговора по душам» не то что быстро ездить, еле ходить мог, — со злорадством откликнулся водитель. — Гаишники на фабрике были, ставили Витюню в пример. У нас ведь месячник безопасности движения.

— Знаю, — кивнула Флора.

— Начальник ГАИ, не зная, в чем дело, взял да и похвалил Берестова: ездит, мол, по всем правилам, не нарушает, не гоняет, как некоторые. Вот после этого Фадей Борисович и взял его на свою «Волгу», потому что не любит шустрых шоферов.

«Еще одна маленькая тайна Зарембы», — отметила про себя Баринова.

— Спрашивается, где же справедливость? — с обидой посмотрел на пассажирку шофер.

Флора улыбнулась в ответ:

— Трудный вопрос. Слишком философский…

По приезде на фабрику Баринова прежде всего заглянула к директору, чтобы поблагодарить за то, как здорово устроили ее в «Зеленом береге».

— Значит, обстановка навевает творческие мысли? — спросил довольный Заремба. — Я рад. С чего думаете начать сегодня? Может, пройдемся по цехам?

— Очень прошу, Фадей Борисович, только не беспокойтесь! Я сама. Не обращайте на меня внимания, — попросила Флора. — Иначе люди не раскроются…

— Как считаете нужным, — расплылся в улыбке Заремба.

Флора вышла во двор фабрики и спросила у первого встреченного рабочего, где находится СЭЦ. Тот показал на здание в углу двора. Проходя тенистым коридором виноградника, она увидела впереди Боржанского.

— Герман Васильевич! — обрадованно крикнула девушка.

Главный художник оглянулся, подождал ее и приветливо поздоровался, предварительно вынув изо рта свою неизменную трубку. Как и вчера, в кабинете директора, она не горела.

— Вы очень заняты? — спросила журналистка.

Боржанский взял чубук в зубы и ответил нечто нечленораздельное.

— Буквально на несколько слов, — умоляюще посмотрела на него Флора.

Главный художник молча указал на скамейку. Они сели. Баринова быстро подключила миниатюрный микрофон к магнитофону, щелкнула клавишей переключения.

— Зачем, — укоризненно покачал головой Боржанский. — Я же не какой-нибудь знаменитый актер или выдающийся спортсмен.

— Ничего, ничего, — успокоила его Баринова, — не обращайте внимания. Это поможет нам в подготовке передачи.

Боржанский хмыкнул, пожал плечами: ладно, мол, если так надо…

— Расскажите о вашей работе, — попросила Баринова.

— В двух словах? — усмехнулся главный художник.

— Ну, как вы понимаете свое место в производстве? — уточнила Баринова.

Боржанский на секунду задумался.

— По-моему, сувениры — штука не простая, — сказал он. — Это воспитание и, если хотите, даже социальная политика. Возьмите борьбу с пьянством и курением. Ведется повсюду. А я буквально на днях видел сувенирную сигаретницу в виде бутылки коньяка! Это же реклама тому и другому. Или, например, кое-где выпускают зажигалку-пистолет. Такая вещица привлечет скорее всего подростка, а раз он купит зажигалку, то почему бы ему не купить и сигареты? А там… Вы меня поняли?

— Разумеется… Ну а в смысле эстетическом, каково ваше кредо?

— Бой с пошлостью, — просто ответил Боржанский. — Когда я вижу в каком-нибудь доме винный бочонок с кружками в псевдогуцульском духе, мне жалко хозяев. Если встречаю даму внушительных размеров, запакованную в белые джинсы, мне смешно. А вот огромный безвкусный письменный прибор из малахита на письменном столе — это уже не смешно. Это расточительство! Малахит — слишком нежный, слишком живой материал, чтобы его так бесстыдно и никчемно портить. Запасы малахита почти иссякли…

— Я читала, создали искусственный, — заметила Баринова.

— Пока только опытные образцы, — парировал Боржанский. — Но дело в другом. Я хочу сказать, мещанство — оно тоже видоизменяется. Теперь не вешают ковров с лебедями и русалками, не ставят на этажерку мраморных слоников…

— Понимаю вас, — кивнула Баринова.

— Я ведь недаром начал с подделок под гуцульщину, — продолжал главный художник. — Помнится, попал я после войны в Прикарпатье, на знаменитую Косовскую ярмарку. Тогда еще были истинные мастера. Не говорю уже о старине — это шедевры! Резьба по дереву, инкрустация, чеканка, ковры! И что получилось? Теперь так называемыми сувенирами там занимается всяк, кому не лень. Крестьяне забрасывают поля и переходят на халтуру. Дошло до того, что просто дурят людей. Вы не поверите…

— А что именно? — полюбопытствовала Флора.

— Распускают обыкновенные мешки из-под сахара или полушерстяные дорожки, которые продаются в магазинах, делают пряжу, красят, ткут ковры и выдают за чисто шерстяные.

— Ну и ну!

— Уверяю вас, — сказал Боржанский. — И все почему? Есть мещанин. Он купит. Мода для него свята. Еще бы, у других есть, а у него нет. А что этому покупателю подсовывают, он не ведает.

— И как же теперь быть? Я, например, не кончала Суриковское или Строгановское училище. Ей-богу, не отличу, где шедевр, а где подделка. И таких, как я, много.

— Вот именно. — В голосе Германа Васильевича проскользнула нотка удовлетворения. — Прежде всего надо прививать, воспитывать вкус. И не потакать моде. Тогда вы не будете бросаться на халтуру. А уж наше кровное дело — учить прекрасному. — Главный художник поднялся, давая понять, что и так уделил журналистке слишком много времени.

— Еще минуточку, прошу вас, — взмолилась Баринова, и Боржанский сел. — Я вот думала… Понимаете, меня мучает, с чего начать? — торопливо стала объяснять Флора. — Экспериментальный цех, по-моему, — это творческий центр всей фабрики… Представляете, в кадре — руки. Они держат заготовку, и постепенно на глазах телезрителя рождается сувенир… А?

— Я бы не хотел, чтобы вы показывали это, — ответил главный художник недовольно.

— Почему? — искренне удивилась Флора.

— Видите ли, Флора Юрьевна, творчество — это, согласитесь, тайна. Лично я никогда никому не показываю свои работы до полного завершения… Есть, правда, и другая сторона вопроса. Чисто производственная. Боржанский провел чубуком трубки по несуществующим усам. — Нам будет неприятно, если на другой фабрике используют наш образец. Не забывайте, на каждый сувенир есть авторское право.