Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

– Значит, – обращается к ней Нири, – близость может не только «ранить и разрушать», она может придавать силы и вселять надежду. Обратили ли вы внимание, что здесь, в группе, происходит то же самое, что происходит между вами и вашей дочкой? Пользуясь установившимися в группе отношениями искренности и доверия, вы стараетесь помочь Тове, поддержать ее, укрепить ее веру в себя.

Мики довольно улыбается, собираясь, по-видимому, ответить, но Това ее опережает.

– Все это так, и все, что вы говорите, кажется мне вполне логичным, – слегка раздраженно говорит она, – но я не думаю, что моей дочке интересно выслушивать мои нотации. Кроме того, я так и не получила ответа на мой вопрос: откуда вы знаете, что дочка по-настоящему хочет, чтобы вы приходили? Может, ей просто неудобно, потому что она видит, как вы стараетесь, а в принципе ей было бы достаточно поговорить с вами по телефону? Или, может…

– Я могу отвечать только за себя, – прерывает ее Мики, – не знаю, что скажут вам остальные матери. Между мной и моей дочкой, как вы уже, наверное, поняли, существуют отличные отношения. Мы всегда находили общий язык; она всегда мне все рассказывала, делилась, как с лучшей подругой, даже в подростковом возрасте. Я помню, как мои подруги рассказывали мне о своих дочках-подростках вещи, от которых у меня волосы становились дыбом, но у моей дочки не было причин бунтовать против меня. Я всегда была этакой молодой мамой, в курсе всех новшеств и событий, может, поэтому нам было так здорово вместе. Я пользовалась Интернетом задолго до того, как мои дети впервые о нем услышали; я всегда слежу за модой и стараюсь ее придерживаться. Последнее, что ей может прийти в голову, – это обвинить меня в отсталости или консерватизме. Кроме того, она не раз убеждалась, что я знаю ее как саму себя: ей достаточно произнести одно слово, и я уже знаю, что она хочет сказать. Между нами совершенно особенная связь, я такого больше нигде не встречала; она – моя жизнь, а я – ее, мы не можем существовать друг без друга.

– Что значит, совершенно особенная связь? – не сдается Това.

– Ну скажем, – оживленно поясняет Мики, – она посмотрит на меня, и я буду точно знать, что у нее делается внутри.

– Приведите пример.

Мики ненадолго задумывается.

– Я вам уже рассказывала, – говорит она, обращаясь к группе, но при этом смотрит на Тову, – что мы недавно гуляли в парке. Она почти все время молчала чем-то расстроенная. Поверьте мне, ей не надо было ничего объяснять, я сразу поняла, что ее мучает, но не стала приставать к ней с расспросами. Через два дня после этого я была у нее и спросила, правда ли, что когда мы сидели в парке, она думала о муже, о том, что в обеденный перерыв он остался у себя в офисе. Я уверена, что ее это очень задело, так как вначале он использовал любой перерыв, чтобы хоть чуть-чуть побыть с ней и с ребенком. И она сказала мне: «Да, откуда ты знаешь? Как раз в тот день мне вдруг стало так тоскливо, и я надеялась, что после того, как он позвонит и услышит мой голос, он решит сделать мне сюрприз и прибежит, но он только спросил, как Гай, – и все». Откинувшись на спинку стула, Мики продолжает, по-прежнему глядя на Тову:

– Понимаете, между нами всегда существовало что-то вроде телепатии; я понимаю ее без слов. Или вот еще история. Как-то, когда она была еще маленькой, я была чем-то занята на работе и вдруг почувствовала сильный укол в ногу – что-то очень странное, я даже вскрикнула. Через несколько минут мне позвонили из школы и сообщили, что она упала и поранилась, и ее надо везти в больницу; ей, бедненькой, даже швы накладывали. И вдруг до меня дошло, что я почувствовала боль в ту самую минуту и в том же самом месте! Именно это я и имею в виду, когда говорю, что между нами существует больше, чем обычная связь. Даже с моим сыном, с которым мы тоже очень близки, ничего подобного не происходит.

Това громко вздыхает.

– Но меня интересует, хочет ли дочка Мики… – она останавливается и обращается к Мики, – я понимаю, что если я спрошу вас, хочет ли ваша дочка, чтобы вы приходили каждый день, вы, конечно, ответите, что телепатия вам подсказывает, что, да, она хочет. Но меня интересует, думает ли она сама, что между вами существует такая на редкость тесная, ну просто необыкновенная связь! Что по этому поводу говорит вам ваша телепатия?

Мики не успевает ответить – Нири поднимает руку, прося слова.

– А я бы хотела спросить у вас, – поворачивается она к Тове, – чем вас не устраивает рассказ Мики? В вашем голосе слышится ирония, возможно, вы даже сердитесь.

– Что меня не устраивает? – Това опять вздыхает. – Не знаю! Наверное, я просто к ней «цепляюсь». Я не хотела вас обидеть, Мики, честное слово!

– Да ладно, – качает головой Мики, – я даже и не думала обижаться; вы говорите то, что думаете, для этого мы здесь и собираемся.

Коротко улыбнувшись, Това обращается к Нири:

– Скорее всего, причина в том, что я сама не смогла бы с такой уверенностью охарактеризовать мою связь с Ширли; и кроме того, эта связь будет совершенно непохожей на ту, о которой рассказывает Мики. Мне кажется, я хорошо понимаю моих детей – всех троих – но Ширли считает, что я ее абсолютно не понимаю.

Она останавливается, чтобы перевести дух, и продолжает:

– Я считаю, что люблю ее безгранично такой, какая она есть; Ширли же считает, что я постоянно от нее что-то требую и ставлю условия. Я знаю, что обе мои дочки и сын – для меня они неразделимы – это самое главное, что есть у меня в жизни. Они дают мне силы на все остальное, и для меня нет в жизни никого и ничего важнее их. Так было всегда, с тех пор как они были совсем маленькими. Они – катализатор, моя движущая сила, но Ширли не видит всего этого или, вернее, видит все иначе и подчеркивает это при каждом удобном случае.

Това опять останавливается, поправляет все еще лежащий на коленях жакет и, поменяв положение ног, добавляет:

– Я чувствую между нами такую глубокую связь, что иногда мне кажется, будто мы все еще соединены пуповиной, но Ширли, сколько я помню, с самого раннего возраста «отвоевывала право на независимость». Иногда она исчезает на несколько дней, пока ей не становится невмоготу; тогда она звонит, и я говорю: «Что происходит, ты должна мне все рассказать?!» Она, собственно, только этого и ждет. Но позже, если я, не дай бог, использую это для какого-либо совета или вспомню и задам по этому поводу какой-нибудь вопрос, она может резко оборвать; будет сердиться на меня и на себя, зачем вообще ей нужно было мне это рассказывать, и закончит своей постоянной фразой: «Ты никогда меня не понимаешь!»; и на этом – все. А в действительности – я это знаю – она всегда бежит ко мне. Может, сначала ее муж – он ее настоящий, самый близкий друг – а потом я. Я это точно знаю. Я не знаю точно, какие у нее отношения с подругами, но то, что после ее мужа иду я, это несомненно. С моей мамой у меня в корне другие отношения; она никогда не была тем человеком, с которым я могла поделиться. Так вот, когда я слушаю Мики, рассказывающую о своей дочке, я говорю себе, что и я понимаю Ширли без слов, но она сама при первой же возможности постарается доказать мне обратное. Что нас точно объединяет в этом вопросе, можно выразить одним предложением: «Я не желаю, чтобы моя мама слишком вмешивалась в мою жизнь». Поэтому я веду себя осторожно. Моя мама влезала абсолютно во все. Я пытаюсь учиться на ее ошибках и держаться подальше, но и здесь меня поджидает ловушка: если я не буду вмешиваться, вначале все будет хорошо, но в один прекрасный день Ширли предъявит мне претензии, что она меня не волнует и я не уделяю ей нужного внимания. Когда я молчу и не вмешиваюсь, я делаю это из уважения к их личной жизни, а она периодически обвиняет меня, что я недостаточно ей даю, что я слишком холодная. Но это же совершенно не так! Я как раз считаю себя человеком эмоциональным, но из уважения к ней совершенно осознанно пришла к решению быть сдержанной в своих чувствах и их проявлениях; а вот она почему-то воспринимает это иначе.

Това переводит взгляд на Рут.

– По-моему, вопрос состоит в том, как можно уделять внимание, но при этом соблюдать дистанцию; как сохранить близость, оставаясь в стороне – не вмешиваясь и не смешиваясь.

В ее голосе слышно волнение.

– Я чувствую себя канатоходцем над пропастью, и мне не всегда удается… очень редко удается… Между нами нет никаких точек соприкосновения… Я вам уже рассказывала, как сразу после родов моя мама пришла ко мне с белым передником и полотенцами помогать и учить меня ухаживать за ребенком и как я ее выставила. Она очень обиделась и не появлялась целых две недели. Вы понимаете? Вместо того, чтобы подумать обо мне и спросить, что мне нужно, она думала о себе и носилась со своей обидой. У нас были очень сложные отношения. Моя мама – человек на редкость властолюбивый, я бы даже сказала – деспотичный; годами она сидела у меня здесь, – Това постукивает ребром ладони по шее ниже затылка. – Я уверена, что моя дочка говорит то же самое про меня, жалуется на мой тяжелый характер, но я с ней не согласна. Я совершенно не похожа на мою маму. Ширли, наверное, будет говорить, что ее мама не то что не вмешивалась, что она даже не интересовалась и не желала помогать – короче, перевернет все наоборот, совсем не так, как я себе это представляла.