Пристанище ведьм - Саша Пейтон Смит

затянутый корсет вынуждали меня стоять так ровно, как никогда в жизни. Это были своего рода доспехи для женщин. Металлические пластины, изящные ленты, не сходящая с лица улыбка.

По лабиринту круглых столов под белыми скатертями бродили сверкающие гости. Мы с Хелен нашли карточки с надписями «Гертруда Гелдинг» и «Джульетта Гелдинг» и заняли свои места. Мы вежливо улыбались всем, кто проходил мимо, и тихо беседовали друг с другом. Хелен шепотом сплетничала о старых джентльменах и их молодых женах.

– Это мистер Гудхью Ливингстон[14] и его супруга. Должно быть, вернулись из своего дома в Новом Орлеане. Мисс Анна Дуглас Грэм скоро выйдет за какого-то английского герцога. Его фамильный замок рушится, и ему отчаянно необходимы деньги ее богатого отца. В розовом миссис Чисхолм, жена Хью Чисхолма…

Я перестала слушать ее болтовню. Никогда не понимала, зачем в газетах нужен раздел светских новостей. Ну какая мне разница, что там происходит у семьи, которую я никогда не встречала? К чему мне знать, что они сдают свой дом в Хэмптонсе на лето? К сожалению, я не могла сказать Хелен, что мне безразлична вся эта ожившая светская колонка. Поэтому только молча кивала.

Бриллианты на шеях размывались у меня перед глазами и походили на заключенную в стекло радугу. Я рассматривала их, пока не отвлеклась на знакомую высокую фигуру.

От вида Оливера Кэллахана у меня екнуло сердце. Ну конечно. Само собой, и он здесь. Вот не повезло!

Оливер стоял в углу, рядом со своей матерью, держа в руке шампанское. Вид у него был как будто затравленный. Он не сразу заметил, что я на него смотрю, но потом наши взгляды встретились, и я едва сдержалась, чтобы не отвернуться. Оливер шагнул ко мне, но я поспешно помотала головой и кивнула на Хелен. Он все понял и вернулся к разговору с матерью, но продолжал в открытую поглядывать на меня. Шампанское в его бокале плескалось нетронутое.

В смокинге Оливер выглядел особенно высоким и широкоплечим. Он держался более уверенно, чем в тот вечер в подвале клуба «Командор», и прекрасно вписывался в толпу могущественных, состоятельных людей. Будь он обычным сыном судьи, а я – обычной дочерью сумасшедшей, он бы ни за что не оказался в этой зале вместе со мной. Это не его вина, но сейчас мне было проще сердиться на него, чем разбираться в своих чувствах. По крайней мере, чувство злости было довольно понятным и простым.

Ужин подавали официанты в белых перчатках, которые двигались совершенно синхронно, но даже если еда была изумительной, от волнения я не могла почувствовать ее вкус. На сцену по очереди поднимались мужчины с совершенно одинаковыми лицами и толкали речи о том, как важно обеспечить процветание и безопасность города. Они ничем не походили на представителей того города, который я знала, и было особенно странно, что они упорно заявляли, будто представляют интересы всех жителей Нью-Йорка. Эти мужчины говорили о деньгах, которые приносят фабрики, а не о рабочих, которые нередко лишаются рук, ног или даже жизни. Развитие для них заключалось в пополнении собственных кошельков, а не в новых возможностях для тех, кто построил сверкающий город на этих краденых болотистых землях. Мне стало тошно от их речей.

Мы были всего в двух милях от дома, в котором я провела почти всю жизнь, но в этот момент я просто не узнавала Нью-Йорк.

Один дядька с пышными седыми усами, которые отчасти компенсировали недостаток волос у него на голове, вытащил на сцену свою спутницу и воскликнул:

– Джентльмены, вы только посмотрите на нее!

«Джентльмены» зашлись смехом и улюлюканьем. Бедная женщина улыбалась той особой улыбкой, знакомой всем представительницам нашего пола. Она означала: «Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое, но сами приняли это решение. Я очень мила, но вовсе не заслуживаю такого пристального внимания». К сожалению, этот фокус редко срабатывал.

Женщины здесь существовали только как приложение к мужчинам: матери, дочери, жены. Мужчины же просто были собой. И упивались властью, которую давали им эти красивые комнаты, сцена и безграничный запас денег.

Наконец их монологи подошли к концу. Хелен наклонилась ко мне и шепнула:

– Пора.

Я кивнула, и она улыбнулась, но только для вида.

– Я укажу тебе на инспектора Мерфи. Ты должна его очаровать и заманить в номер двести десять, где мы заставим его подписать бумаги. Все поняла?

Не будь мне так противно, я бы засмеялась. Меня в жизни никто не назвал бы «очаровательной».

– Что вы предлагаете ему сказать?

– Что хочешь поговорить с ним наедине, – ответила Хелен с многозначительной улыбкой, и меня передернуло от отвращения.

Не прошли мы и четырех шагов, как пожилая дама в бледно-зеленом платье схватила Хелен за локоть.

– Гертруда Гелдинг? Это ты?

Хелен тепло ей улыбнулась и хотела было пойти дальше, но старушка не собиралась так легко сдаваться.

– Гертруда, это я! Дотти Мэйнард!

– Конечно, здравствуй, Дотти. Очень рада тебя видеть. А теперь, если извинишь…

Я взглянула на пышную прическу Дотти Мэйнард. Она больше походила на птичье гнездо, чем на обычные человеческие волосы, а диадема на ней сверкала сапфирами размером с яйца малиновки.

– Гертруда, я не видела тебя с тех пор, как почили мистер Гелдинг и Альберт. Напомни, как давно это было?

Тугая улыбка сошла с лица Хелен.

– Тринадцать лет.

– Господи, уже так много?! – воскликнула Дотти и заключила руки Хелен в свои, старые и морщинистые. – И вот ты снова появилась! С тех пор как миссис Холанд Рэнделл устроила ту роскошную вечеринку в своем доме на Мэдисон-авеню в Великий пост, поговорить совершенно не о чем! Конечно, это все пустые сплетни, а у тебя настоящая семейная трагедия, но…

Кто-то хлопнул меня по плечу.

За мной стоял Оливер.

– Очередная школьная экскурсия? – пошутил он, вскинув брови.

Хелен все еще пыталась отделаться от не в меру болтливой Дотти, которая спрашивала ее, почему «мисс Гелдинг» давно не видели в городе. Вероятно, она все это время была в фамильном поместье в Кейп-Винсенте?

– Мы здесь по делам санатория, – объяснила я, хотя звучало глупо, и Оливер смотрел на меня с сомнением.

– Не знал, что санатории участвуют в политических кампаниях.

– Что ж… Теперь знаешь.

Оливер сбросил маску уверенности и взмолился:

– Прошу, Фрэнсис, объясни мне, что происходит. Неважно, что это. Я все пойму.

Я покачала головой. От диадемы начинала болеть голова.

– Не говори того, в чем не уверен.

– Я не…

Оливер поднял взгляд на сверкающий потолок и сунул руки в шелковые