Битая карта - Ариф Сапаров

Возвращение из «Доброго застолья» напоминало гонку с преследованием, какие показывают в кинематографе. Выйдя на улицу, он шмыгнул в узкий проход между убогими лавчонками, которыми заставлена Сенная площадь. Ему хотелось оторваться от чесучового пиджака, он был уверен, что его начнут преследовать. И не ошибся. Вскочил на ходу в трамвай, обернулся назад: как раз в это время чесучовый пиджак влезал в пролетку лихача, дежурившего у подъезда пивной.

Злой азарт охватил Демьяна. За ним следили, откровенно стараясь разузнать, куда он пойдет из «Доброго застолья». Или у них другое на уме? Не исключено, что вся эта встреча со связным подстроена, а у чесучового пиджака особое задание. Так или иначе, но вести себя надо умеючи. Соскочить, к примеру, у Технологического института, проходными дворами вернуться на Фонтанку, а чесучовый пиджак пусть подгоняет своего лихача, торопясь за трамваем. С Фонтанки опять к Сенной площади, там еще раз крутнуть, но в другом направлении.

К Александру Ивановичу он добрался поздно, уже в двенадцатом часу ночи.

Грянула наконец-то долгожданная гроза, весь вечер висевшая над городом. Черное небо рассекали ослепительно яркие молнии, хлынул ливень. Последним переулком он мчался вприпрыжку и все равно успел промокнуть насквозь.

Входная дверь распахнулась после первого звонка. Похоже было, что ждут его с нетерпением.

— Задал ты мне задачку, дорогой Афоня! — сказал Александр Иванович, помогая ему снять намокший пиджачок. — Как же так, договаривались на девять, являешься в полночь? Сплошная получается трепка нервов. Ты имей в виду, нервничать мне запрещено докторами… Ну ладно, садись и рассказывай…

На столе, накрытом чистой скатертью, стоял пузатый домашний самовар. В комнате было светло и уютно, из распахнутых окон врывалась прохладная свежесть. Впервые за весь этот слишком тревожный вечер он почувствовал себя в безопасности.

Сбивчивый его рассказ был выслушан с должным вниманием. И с сдержанной похвалой за разумную сообразительность. Пароль для Федьки Безлошадного Александр Иванович почему-то переспросил дважды, записав себе в блокнот.

Правда, о чесучовом пиджаке и о том, как уходил он от преследования, досказать не хватило времени. Звякнул колокольчик в прихожей, Александр Иванович, извинившись, пошел открывать, а он налил себе чаю и с аппетитом занялся бутербродами.

Из прихожей доносились приглушенные голоса. Затем в комнату вошел улыбающийся Александр Иванович, а за ним с виноватой улыбкой вошел не кто иной, как дядечка в чесучовом пиджаке. Да, да, тот самый, от которого бегал он по всему городу.

— Не удивляйся, пожалуйста, — сказал Александр Иванович. — Это Петр Адамович Карусь, ему было поручено тебя подстраховать.

— Быстроногий ты парень, сообразительный, — засмеялся Петр Адамович, крепко пожимая ему руку. — Замотал меня, как бог черепаху. До сих пор не могу отдышаться!

— Своя своих не познаша, — резюмировал Александр Иванович, стараясь не замечать его смущения. — Бывает и такое иногда. Особенно если идешь на первое свое задание.

— А мне разве еще придется?

— Непременно, Демьян Изотович! И не позднее, как завтра, часов этак в десять, с утра пораньше. Отправишься на Екатерининский канал, дом номер семьдесят четыре, квартира двадцать третья, спросишь генеральскую вдову Дашкову. Галантно так представишься, ручку поцелуешь и попросишь приютить на время…

— Это для чего же?

— Как для чего? А связной что тебе сказал? Смывайся, дескать, с документами и отсидись до понедельника у генеральши…

— Так нет же документов!

— Будут, дорогой товарищ Афоня! — весело сказал Александр Иванович. — Все будет, дай только срок!

Ход конем

Метаморфоза Петра Каруся. — Скандальный эмигрантский стриптиз. — Акция возмездия и устрашения в Берлине. — На кого работает шайка конокрадов? — Федька Безлошадный схватил приманку

Пансионат мадам Девяткиной был заведением в некотором роде подпольным.

Само собой разумеется, был он как бы вовсе несуществующим лишь для фининспектора, потому что все прочее в этом заведении существовало вполне реально — и просторный дом с застекленной верандой, и прилегающий к нему фруктовый сад, и удобные покои для гостей, обставленные изящной летней мебелью, и уж, конечно, буржуйский благодатный рацион, которым хозяйка чрезвычайно гордилась, полагая, что никто из ее конкурентов не в силах соперничать с ней в приготовлении телячьих отбивных и аппетитных окрошек.

Еще осязаемее была плата, взимаемая мадам Девяткиной с постояльцев. Прикинув в уме, что на месячное свое жалованье оперуполномоченного КРО продержался бы он в этом нэпманском раю всего неделю, Петр Адамович невесело усмехнулся.

Но справедливость требует уточнить, что здесь он был совсем не Петром Адамовичем Карусем и, следовательно, меркантильные соображения не могли его беспокоить. Правда, не был он и взбесившимся от шальных денег дельцом, как прочие гости пансионата.

Своеобразие рабочей легенды, подсказанной ему Мессингом, состояло в некоей половинчатости, и с ним, с этим своеобразием своего нового облика, он должен был считаться, придерживаясь достаточно убедительной линии поведения. Нельзя было, к примеру, отказываться от знакомств, от совместных прогулок в лесу и даже от вечерней партии в преферанс, но и слишком броская настырность в контактах с соседями по пансионату никак не соответствовала характеру. Товарищ Андрей Андреевич Тужиков, он был теперь Тужиковым, видным работником штаба Петроградского военного округа, приехавшим в Лугу на кратковременный отдых, по своим умонастроениям находился где-то на полпути между идеалами убежденного революционера и торгашеской беспринципностью ловкого хапуги.

Кстати, именно Мессинг настоял на пансионате мадам Девяткиной, хотя имелись решения попроще.

— Подходящее местечко, — сказал Мессинг, оценивающе глянув на заношенный его форменный френчик. — Вполне в духе товарища Тужикова, мечтающего жить не хуже нэпманов. Одежонку подбери себе другую, посолиднее, а самое главное — быстрей вживайся в роль…

Таким вот манером заделался он «ушибленным» новой экономической политикой коммунистом Тужиковым, временно отключившись от непосредственных своих обязанностей. В ту пору подобные члены партии встречались нередко. Не понимая железной закономерности перехода партии к нэпу, они рассматривали введение частной торговли как прямую измену делу Октября, причем иные из них, наиболее бесшабашные и горластые, сами того не подозревая, оказывались в поле зрения иностранных разведок.

Причиной же крутой метаморфозы, происшедшей с Петром Адамовичем, была нежданная осечка в Луге, внесшая осложнения в предстоящую операцию с Афоней. Не будь ее — и не понадобился бы весь этот ход конем с пансионатом мадам Девяткиной. Сидел бы он по-прежнему у себя в отделе, зубрил бы французский язык, усердно оттачивая произношение, занимался бы текущими делами, со свойственной ему обстоятельностью изучая своих противников.

А противники эти, так же как и зловещие их намерения, были достаточно опасны для молодой Советской власти. Они требовали неослабного внимания и, главное, квалифицированного отбора фактов. Без такого отбора затруднительно было отделить шелуху поверхностных явлений от более серьезных противоречий белоэмигрантской действительности.

Информация из Парижа, Белграда, Гельсингфорса и других зарубежных центров русской эмиграции, которой располагал Петр Адамович, свидетельствовала не только о всеобщем увлечении гороскопами. Бесчисленные скандалы бывших хозяев России в изгнании — вот что было еще заметнее потока предсказаний.

С завидным усердием уничтожали друг друга, обвиняя в узурпаторстве и самозванстве, великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович, ожесточенно соперничавшие претенденты на российский престол.

Отчаянно грызлись бывшие командиры, опальные царедворцы, отставные министры, беглые сочинители и беглые актеры. Уж на что склонны к профессиональной молчаливости заплечных дел мастера, а и те принялись за выпуск мемуаров, наполненных злобными выпадами по адресу конкурентов в палаческом ремесле. Вешатели и душегубы из контрразведки адмирала Колчака с серьезным видом обвиняли в мягкосердечии и либерализме не менее кровавых своих коллег из секретных служб барона Врангеля.

Перед охочим до бесплатных развлечений европейским обывателем разыгрывался сенсационный эмигрантский стриптиз. С неизъяснимым удовольствием публично копались в грязном белье совсем еще недавно обожаемых особ, охотно и, казалось бы, без всякой надобности демонстрировали тайное тайных, скрываемое обычно от посторонних взоров.

Нетрудно было раскусить природу этого постыдного трагикомического зрелища. Провалилась — и теперь уж бесспорно — козырная ставка на интервенцию, на возрождение прежних порядков с помощью меча и огня. Еще существовал, правда, «Российский общевоинский союз», еще устраивались время от времени торжественные смотры добровольческих полков битой белой гвардии, но и самые оголтелые изгнанники успели сообразить, что прошлого не воротишь и вряд ли увенчаются успехом новые походы на Москву. По крайней мере в ближайшие годы. Громкие скандалы стали, таким образом, как бы отдушиной для бессильной ярости.