Атлантический дневник (сборник) - Алексей Цветков

Закрытое общество подобно стаду или племени, будучи полуорганическим единством, членов которого держат вместе полуорганические связи – родство, совместная жизнь, совместные усилия, общие опасности, общие радости и общее горе.

Таким образом, согласно Карлу Попперу, закрытое общество – это архаическая модель, в которой доминирует магическое мировоззрение, табу, авторитет и традиция. Его «закрытость» состоит прежде всего в том, что трудно изменить в нем свое социальное и имущественное положение и практически нельзя осуществлять собственную волю. Может быть, для определения такого общества лучше всего воспользоваться краткой формулой уже упомянутого Анри Бергсона: «авторитет, иерархия, неподвижность». В таком обществе все наперед расписано, каждый знает свое место, и никаких существенных перемен, то есть «прогресса», не предусмотрено.

Речь, конечно же, идет не только о далекой древности. Самые яркие примеры закрытых обществ – это современные Попперу нацизм и коммунизм. Каждое из них управляется в соответствии с неколебимым сводом правил и табу, преступить которые можно лишь с великим риском для собственного благополучия и даже жизни. Каждое состоит из сравнительно закрытых сословий, имеющих предписанную функцию: партийная элита, трудящиеся массы, интеллигенция. Советское общество, конечно же, постулировало идею прогресса, пути к коммунизму, но фиктивным был как сам путь, так и прогресс – термин «застой» говорит сам за себя.

Открытое общество – это прямая противоположность вышеописанному. В нем отсутствуют предустановленная иерархия и авторитет, они подвижны и заменимы, потому что в принципе каждый может занять любую социальную позицию. В нем невозможны архаичные кланы и сообщества, монополизирующие целые отрасли управления и профессиональной деятельности. В нем отсутствует система табу и до мелочей прописанный кодекс поведения.

Противопоставляя открытое общество закрытому, Карл Поппер отмечает, что последнее во многом построено на личных отношениях людей, потому что социальная функция там, как правило, неотделима от конкретного человека, начиная с монарха или диктатора, которого никто не выбирал. Открытое общество устроено, по выражению Поппера, абстрактно, то есть более безлично. При советской власти, когда торжествовала иерархия и встроенный в нее архаический институт «блата», человек покупал мясо не у абстрактного мясника, а у конкретного Ивана Ивановича, а, скажем, автомобильные права получал тоже у конкретного Петра Сидоровича.

Именно распад таких личных отношений и раз и навсегда определенной иерархии делает переход от закрытого к открытому обществу весьма болезненным для всего социума, а не только для правящего и привилегированного слоя. Людям приходится принимать решения, которые раньше были раз и навсегда приняты за них, и выходить за пределы узкого сословного круга в общество, где все одинаково свободны и лишены твердого руководства, где перемены случаются не раз навсегда, а происходят постоянно. В результате переход к открытому обществу всегда сопровождается ростом социальной напряженности и попытками отката в прошлое. Вот как характеризует этот период Нил Макиннес, автор статьи в журнале National Interest.

...

Может случиться, считает Поппер, что представители привилегированного, образованного сословия старого порядка (а не простой народ, который лишь испытывает неудобство от новшеств) могут попытаться приостановить открытие общества, которым они ранее правили. Они прибегнут к насилию, установят деспотизм, развяжут террор по отношению к сторонникам нового. Они будут искать поддержки, включая вооруженное вмешательство, у любого другого закрытого общества, которому удалось пресечь тенденции к модернизации. Они будут нападать на яркие символы открытого общества, где бы они их ни нашли.

Описанная здесь реакция привилегированных слоев уже получила свое название задолго до Карла Поппера: контрреволюция. Но это, конечно же, не любая контрреволюция: вспомним, что в России контрреволюция потерпела в свое время полное поражение, но общество, которое пришло на смену старому, оказалось еще более закрытым, чем прежнее.

Другая известная нам попытка контрреволюции, августовский путч 1991 года, имела гораздо больше общих черт с ситуацией, которую описывает Поппер: высшие представители прежней иерархии попытались оказать сопротивление перемене, которую на тогдашний момент обе противостоящие стороны понимали именно как переход к более открытой структуре общества. Было бы глупо отрицать, даже принимая во внимание все последующие осложнения, что сегодня российское общество куда более открыто, менее иерархично и табуировано, чем в предсмертной фазе коммунизма, которая получила название «застоя». Но говорить о победе открытого общества в России крайне преждевременно: широкие слои населения по-прежнему ошеломлены и как никогда полны сомнений, а действия верхушки порой мало напоминают управление открытым обществом. Здесь, по крайней мере сегодня, абстрактного весьма мало, зато много личного, начиная с того, что страной правит не свободно избранный и легко заменимый президент, а конкретный Владимир Владимирович, фактически назначенный на этот пост конкретным Борисом Николаевичем.

Карл Поппер принадлежит к числу наиболее популярных философов XX столетия, в обоих смыслах слова «популярный»: его труды доступны для широкого круга читателей, а его взгляды, по крайней мере на Западе, хорошо известны и завоевали себе немало приверженцев. Статья Нила Макиннеса, о которой я упоминал выше, – не попытка повторить общеизвестное, а анализ применимости воззрений Поппера к новой ситуации, сложившейся после его кончины в 1994 году.

Карл Поппер был не только теоретиком открытого общества, он известен также своей теорией исторического процесса, хотя само слово «теория» здесь не слишком уместно. Дело в том, что Поппер начисто отрицал если не само существование, то, по крайней мере, принципиальную познаваемость внутренних законов истории. С его точки зрения, история – это простая сумма всех событий в мире к настоящему моменту, без всякой внутренней стройности и, что главное, без магистральной линии. Полемика Поппера была направлена против философов, заявлявших, что они постигли смысл истории и доказали неизбежность прогресса, – в первую очередь против Гегеля и Маркса.

Взгляды Поппера на историю прямо обусловлены его пониманием структуры научного исследования. В науке невозможно перечислить все случаи выполнения того или иного закона, но, согласно Попперу, наука позволяет экспериментальную проверку своих законов и проведение такого эксперимента, который может этот закон опровергнуть. Это выведенное Поппером правило именуется «принципом фальсифицируемости» и представляет, на его взгляд, неотъемлемую характеристику любой истинной науки. Каждый из нас имеет возможность опровергнуть, скажем, закон тяготения: для этого достаточно уронить яблоко и посмотреть, не полетит ли оно вверх или вбок и не зависнет ли просто в воздухе. Тот факт, что такого до сих пор не произошло, до сих пор убеждает нас в истинности закона.

История – совершенно иное дело, она в принципе не допускает фальсификации, потому что никто из нас не может создать экспериментальное человечество и проследить за его развитием. Это не значит, что эксперименты вообще никогда не ставятся, но те, которые были проведены в прошлом столетии коммунистами и нацистами, ровным счетом ничего не доказали, хотя обошлись в десятки миллионов человеческих жизней.

Доказывая принципиальную ненаучность истории, Поппер полемизирует прежде всего против мыслителей, претендовавших на такую научность, Маркса и Гегеля. Последнего он жесточайшим образом высмеял и опозорил, переведя на повседневный язык некоторые из его заумных пассажей, оказавшихся на поверку невежественной чепухой.

Но Гегель, как отмечает и Макиннес, и другие в целом доброжелательные критики, сумел-таки отомстить своему обидчику, прокравшись в его рассуждения с заднего хода. Рассуждая о приходе открытого общества на смену закрытому, Поппер, конечно же, нигде не настаивает, что такая смена обязательна и предсказуема. Но поскольку описанное им закрытое общество больше соответствует психологическому складу архаичного, как выразились бы раньше – «примитивного» человека, а открытое – современному сознанию, складывается впечатление, что с прошествием столетий первое становится менее, а второе – более вероятным. Выходит, прогресс все-таки неизбежен?

По мнению Нила Макиннеса, сегодня эта шаткая неизбежность как никогда поставлена под сомнение, потому что у открытого общества появились новые враги, и совсем не обязательно в лагере заведомых сторонников тоталитаризма, таких как бойцы «Аль-Каиды». Сам Макиннес приводит только один пример – так называемых «мультикультуралистов». Это движение, сторонники которого живут почти исключительно на Западе, представляет собой продукт исторического покаяния западной цивилизации. В то время как наши недавние предки не имели сомнения в превосходстве западной культуры над всеми остальными, и прежде всего потому, что она ведет к открытому обществу, мультикультуралисты считают, что все культуры в принципе равноценны и что моральные и социальные устои каждой из них заслуживают одинакового уважения.