До встречи на небесах - Леонид Сергеев

Недавно мой друг оператор телевидения Анатолий Жижин рассказывал:

— На работе сталкиваюсь с Успенским. В своей группе он на всех орет. Диктатор! Как-то его спрашиваю: «Вы знаете Леонида Сергеева?». А он дословно, клянусь: «Знаю, знаю. Все эти ребята (?!) были высокие, красивые, но потом в ЦДЛ спились!».

Вот такая звездная высокомерная спесь. Оказывается он, мерзавец, давно поставил на мне крест. Ему невдомек, что я не только пью водку, и не только катаю такие очерки, но и за последние годы написал десятки рассказов. Пусть в стол, но написал. Понятно, он считает личностями тех, кто издается, мелькает на экране, но и о них отзывается гнусно.

Как-то Яхнину на телевидении предложили вести детскую передачу; узнав об этом, Успенский пришел к телевизионным начальникам (самым высоким), заговорил их насмерть и заграбастал передачу себе; о Яхнине бросил небрежно:

— Не знаю такого писателя (хотя, прекрасно знал, они вместе начинали); а спустя некоторое время, через знакомых передал Яхнину привет — похоже, как издевательство.

В ЦДЛ я не раз слышал:

— Ради своих целей Успенский пойдет по трупам приятелей.

Но понятно, теперь нашему герою дорога расчищена, ему никто не дышит в затылок и он царит и властвует в детской литературе, и победоносно шествует к славе — громкой, всемирной. Впрочем, его слава уже перемахнула через океаны и два раза обогнула земной шар. Сейчас он хочет получить премию Андерсена (хотя и ловчит, по телевидению объявил: «премия нужна не мне, а стране»). Его дружки организовали шумную компанию в поддержку этих устремлений. Возможно получит, и тогда, наверняка, поставит новую цель — править всем миром.

Недавно от правительства Москвы Успенский получил собственный офис недалеко от Павелецкого вокзала. Теперь у него своя киностудия, где он собирается выпускать собственные мультфильмы, но опять скандалит, опять судится — на этот раз с художниками, которые справедливо считают, что он им платит меньше, чем следует.

И последний его номер: убедил кого-то из «своих» олигархов учредить дорогую премию для детских писателей. Награждение провел в огромном клубе, с помпой. Из десяти номинаций все десять отдал «своим» (никому не известным «писателям», даже какой-то эмигрантке из Америки).

Успенский напоминает мне воздушный шар, который постоянно надувается — вот только как бы его не разорвало от собственного величия. И как он, миллионер, не понимает, что оставить после себя хорошие дела и добрую память ценнее, чем монумент на престижном кладбище.

Солнечные стихи

Редкостный друг мой Игорь Мазнин на большинстве фотографий (а их у меня целая пачка) — сама приветливость, доброжелательство. К Мазнину все тянутся — так велико его обаяние. Из всего нашего уходящего поколения он больше всех вызывает доверие. Высокий, полноватый, неторопливый, улыбчивый, с располагающим голосом, он обволакивает своей мягкостью, магическим спокойствием, вселяет душевное равновесие, в любой компании выступает в роли миротворца. Входя в писательский клуб, я вижу его сразу, сколько бы народа там ни сидело — над ним прямо-таки светится воздух, сразу становится ясно — он в клубе значительная фигура. Светящийся над башкой воздух — находка Яхнина, ее он ляпнул мне на день рождения спьяна, в приступе высоких чувств; этот воздух (возможно, алкогольные пары) я переадресовываю Мазнину — к нему он подходит больше, вокруг него действительно какой-то теплый микроклимат (одно время наш герой обзавелся дополнительной мужской атрибутикой: отпустил бороду, усы, и понятно, его притягательность возросла).

Как известно, во многом успех в жизни заключается в умении расположить к себе людей. В этом плане мой друг зашел далеко. Мазнин умеет нравиться всем, для каждого находит нужные слова (разумеется, приятные), но именно это и настораживает. Еще в молодости я заметил — подобные люди не так уж искренни, как кажется, и сделал вывод: тот, кто всех подряд гладит по головке, любит только себя. В ЦДЛ он частенько направо-налево отвешивает комплименты, а потом наедине с тобой может всех, кого нахваливал, отругать по первое число. Такая петрушка. Короче, Мазнин такой же «святоша» и беспредельный эгоист, как все мы, только одни из нас знают свои пороки, а другие нет; он из числа не знающих. Собственно, сейчас, в старости, когда он прочно замкнулся в своем домашнем мирке, его вселенское любвеобилие сияет особенно ярко.

А был Мазнин прекрасен — держался невозмутимо, выдержанно, внимательно слушал собеседников, только когда речь заходила об искусстве, становился голосистым неуемным воителем: сам себя заводил (на манер Гитлера и Муссолини), спешил щегольнуть эрудицией и ослепительной фантазией; в запале, для большей убедительности слов, засучивал рукава рубахи, обнажая татуировки на руках (какие-то мотивы с иероглифами и змеями), давая понять, что у него огромный жизненный опыт и он общался не только с писателями. Выступая, он не забывал соблюдать тонкости застольного этикета: отодвигал от края стола рюмки, красиво раскладывал бутерброды, убирал под стол пустые бутылки, а закуривая «Беломор», выпускал дым не в лицо собеседников, как некоторые, а в потолок да еще разгонял его рукой и время от времени относил пепельницу с окурками на подсобный стол и брал чистую (он патологический аккуратист и чистюля).

В настрое Мазнин попросту околдовывал нас, его мысли раскачивались по невероятной амплитуде, а неожиданные образы заставляли почесывать в затылке; за столом, на небольшом пространстве он создавал роскошные храмы и прямо рвался в поднебесье — это он, безумец, делал мастерски. Вот только, когда расстанешься с ним, храмы рушились; от его зажигательных лекций оставались обрывки фраз, какие-то строчки, но ничего конкретного — так он умел затуманить мозги. Кушак говорил:

— Игоря надо записывать на магнитофон.

Верно, надо было, но слушать запись предварительно выпив водки, не иначе, ведь его порывы хороши только в определенной атмосфере. Это я понял позднее, когда он напечатал статью в журнале «Детская литература». Статья выглядела обычным застольным сумбурным потоком, но изложенным на бумаге.

— Бред сумасшедшего, у автора в голове каша, — грубо сказал Приходько.

Я сказал бы — словесный винегрет. Неужели Мазнин не понимает, что писать обо всем, значит писать ни о чем? Кстати, в следующем номере журнала какой-то сибирский писатель врезал Мазнину на полную катушку, спокойно и обоснованно раздолбал его. Но, повторяю, во время дружеской попойки Мазнин был прекрасен, заговаривал нам зубы как надо. Теперь-то я часто вспоминаю того искрометного моего друга и думаю — его уже никто не сможет повторить.

Не так давно мы с ним выпивали в «подвале» (нижнем буфете), вдруг кто-то сказал, что в Малом зале вечер поэта, нашего хорошего знакомого; мы с Мазниным решили выступить.

Войдя в зал, Мазнин поднял руку и попросил слова. Он, как всегда, говорил блестяще. Я, дожидаясь своей очереди, стоял у входа. С последнего ряда демонстративно поднялся П. Синявский, слабый поэт и угрюмый человек; направляясь к выходу, он бросил мне:

— Мазнин напился, гад, как…

Я вступился за друга:

— Ты и трезвый так не скажешь, — и начал ему рассказывать про Наполеона, которому жаловались на выпивки двух его генералов, а он сказал: «Узнайте марку вина, которое они пьют и раздайте другим генералам, чтобы они так же хорошо воевали».

Не дослушав меня, Синявский вышел из зала.

Раньше, при коммунистах, Мазнин чересчур сгущал краски:

— …Мы жили под страхом, точно в железных коробках, и еще неизвестно, какому поколению больше досталось: предыдущему, уничтоженному войной, или нашему, с искореженными душами?

Такого рода громоподобные сентенции кое-кто рассматривал, как поджигательные заявления и провокацию, считая Мазнина стукачом (например, редакторша Н. Постникова, которая проработала с ним в «Детском мире» много лет). Это, конечно, дурацкое утверждение, но кое в чем мой друг перегибал — не так уж ему и «досталось». Все-таки он закончил престижный вуз, работал в издательстве, от «Дома дружбы» умудрился съездить в Тунис и Марокко, когда мы о поездках за границу и не мечтали, и книжки стихов выпустил одним из первых, и жил в большой прекрасной квартире со стеллажами книг от пола до потолка, и по машине они с Кушаком купили одни из первых… правда, Кушак в первую же поездку врезался в стену дома и от такого горячего поцелуя машина превратилась в консервную банку (хорошо, что сам уцелел), а Мазнин и вовсе не прокатился ни разу — пока заканчивал автошколу, его машину «раздели» (сняли колеса), после чего он продал свое сокровище.

Временами и сейчас Мазнин является в ЦДЛ не с легким сердцем, и на чем свет стоит кроет уже «демократов»:

— Негодяи! Агенты Америки. Все их реформы проплачены из-за океана. Американцы вбухали миллионы долларов, чтобы привести их к власти, но это им не поможет, скоро всех скинут, вот увидите.