Кто стрелял в президента - Елена Колядина

— Никакой информации давать не велено! — важно осадила дежурная. — Тут уж с утра насчет Зефировой толпятся. И журналисты, и муж.

— Какой муж? — Надежда Клавдиевна прекратила шмыгать носом и недоуменно поглядела на Геннадий Павловича, как бы надеясь, что он сейчас разъяснит это недоразумение. — Никакого мужа у нее нет. Да вы про кого говорите-то?

— Не знаю, кто он там ей был, а только сейчас у молодежи с этим делом быстро, — с удовольствием сообщила дежурная.

— Гена, я отсюда никуда не уйду, — заверила Надежда Клавдиевна.

Геннадий Павлович повел Надежду Клавдиевну в сторону, держать совет, когда в фойе с улицы вошел Каллипигов, солидный и недосягаемый, как машина с затемненными стеклами и специальными номерами. Каллипигов катил Любину коляску. Ее сиденье было заменено на новое, натуральной кожи, но Геннадий Павлович узнал бы Любину коляску из тысячи — он самолично починял ее: вставлял нестандартный штырь, аккуратно заматывал проволокой подлокотник.

— Надя… — сказал Геннадий Павловича с одышкой. — Гляди-ка, это ж Любина коляска. А почему Любушки нет?

— Ой! — заголосила Надежда Клавдиевна. — Ой! Любушка! Да на кого же ты нас покинула?

Надежда Клавдиевна вперевалку — ноги чего-то вдруг отказали, подошла к коляске, рухнула на колени, уронила голову на сиденье и принялась гладить его, в голос рыдая.

— Позвольте! — брезгливо сказал Каллипигов. — Кто-нибудь, заберите ее… Черт знает что! Почему впустили? Кто разрешил?

— Отдайте нам коляску, — вцепилась в сиденье Надежда Клавдиевна. — На память о Любушке!..

— На какую память? — возмутился Каллипигов. — Дайте дорогу!

Надежда Клавдиевна подняла зареванное лицо и хотела было вновь слезно молить вернуть ей память о Любушке, но вдруг замолчала, припоминая.

— Ой! — сказала Надежда Клавдиевна (она очень любила ойкать). — Товарищ Каллипигов? Миленький, вы откуда здесь? С Любушкой нашей попрощаться пришли?

— Что значит, попрощаться? — раздраженно бросил Каллипигов, — Любовь Геннадьевна попросила привезти ей старую коляску.

— Люба жива? — с запинкой спросил Геннадий Павлович, ухватившись за рукав Каллипигова. — Я ее отец, Геннадий Павлович Зефиров.

— Жива-здорова, в настоящий момент принимает в своей палате визит первого лица государства, — казенно сообщил Каллипигов, размышляя, стоит ли иметь интерес в родителях Зефировой или знакомством и расположением этих провинциалов можно пренебречь.

— У Любушки сейчас сам президент? — оторопела Надежда Клавдиевна.

— Естественно, сам, — высокомерно бросил Каллипигов, решив манкировать дружбой с Зефировыми. — Или у нас уже другой глава? Вы извините, мне нужно идти. Любовь Геннадьевна ждет коляску.

— Так мы с вами, — простодушно сообщила Надежда Клавдиевна и поднялась с пола. — Хорошо как, что земляка встретили, да, Гена?

— Со мной, к сожалению нельзя, — подхватил коляску Каллипигов. — Режим! Глава Российской Федерации, сами понимаете. Вход сотрудникам Кремля и строго аккредитованным лицам.

И он энергично укатил к лифту.

— Гена, — шепотом спросила Надежда Клавдиевна. — Чего он сказал? Где — аккредитоваться?

— Откуда я знаю? — так же шепотом ответил Геннадий Павлович.

— Ну, спроси у кого-нибудь, — сердито приказала Надежда Клавдиевна. — Отец ты или не отец?

Геннадий Павлович насупил брови, подошел к дежурной и, покосившись на двоих высоких мужчин в черных костюмах с рациями в руках и крошечными наушниками, спросил:

— Я извиняюсь… Как бы нам кредитоваться?

Дежурная поглядела на охрану и, нахмурившись, сказала:

— Подведете вы меня под монастырь.

— Уж очень вас просим! — прижал Геннадий Павлович руки к груди.

— Христом-богом! — встряла Надежда Клавдиевна. — В такую даль ехали, чтоб Любушку увидеть.

— Чего с вами делать, а? — вздохнула дежурная. — Триста рублей давайте…

Геннадий Павлович представлял аккредитацию несколько иначе и оттого слегка замешкался. Но Надежда Клавдиевна торкнула его в бок, и Зефиров вытащил из внутреннего кармана пиджака сотенные бумажки.

— Погодите вон там, на стульях в гардеробе. Президент сейчас уедет, так вас проведу. Дайте-ка, я вас замкну временно. Уж вы там тихо!

— Да, да, мы тихо, — снова перейдя на шепот, заверила Надежда Клавдиевна и на цыпочках вошла в пустой по причине установившейся теплой погоды гардероб.

— Гена, как ты думаешь, чего президент там сейчас делает? — спросила Надежда Клавдиевна и, не дожидаясь ответа, предположила. — А вдруг, кровь Любе отдает?

Геннадий Павлович страдальчески поморщился.

— Опять ты об этом? Слушать даже смешно.

— А что я такого сказала? Ничего я такого не сказала.

— Как же, отдал он Любе кровь, разбежалась. Не по государственному ты, Надежда, мыслишь. Кровь должен народ отдавать, народа — много. А президент — один. Слышала такое выражение: регионы-доноры? Регионы! А не Кремль-донор. К тому же народу это в радость — два отгула, чай с булочкой. А президенту чаи казенные распивать да в отгулы ходить некогда. Он весь в делах, присесть вон некогда. Да и вообще, Кремль обескровить — дело нехитрое, а вот влить после в него свежей крови — проблема. Может, еще придумаешь — президент ноги свои Любе пожертвует?

— Ноги — нет, — вздохнула Надежда Клавдиевна. — Ноги раздавать, так никаких ног не напасешься.

— То-то и оно, что не напасешься.

— Хоть бы одним глазком глянуть, чего там делается?

Чует мое сердце, наша артистка президенту песни исполняет, — горделиво сообщил Геннадий Павлович.

И прислушался.

— Христос младенец в сад пришел, — выводила Люба и глядела на лимонные облака за окном.

— Да она уже песни поет, — весело сказал знакомый голос.

Люба поглядела на дверь. В дверях стоял президент в накинутом на плечи халате. Люба замолчала. И в тот же миг комната заполнилась людьми. Все, как один, мужчины — сопровождающие лица — были одинаково респектабельны, как нумерованные ручки «Паркер» с золотым пером и ручной гравировкой. На их фоне телевизионщики и фотокорреспонденты выглядели шариковыми авторучками.

Люба успела с удивлением отметить, что известная ведущая, в студии на экране высокая и фигуристая, в жизни оказалась крошечной и худенькой, как модно одетая синичка.

Вторым эшелоном вошли руководители госпиталя в бирюзовой экипировке и выражением хлеба-соли на лице. Последней втиснулась старшая медсестра с огромной керамической вазой, украшенной надписью «С 60-летием!».

— Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, — сказал президент и, слегка склонив голову и приподняв одно плечо, с улыбкой подошел к Любе.

Люба второпях засунула руку под одеяло и одернула больничную рубашку, короткую, как летняя ночь.

— Здравствуйте, … отчество из головы вылетело… — смешавшись, произнесла она.

— Ничего страшного, — подсказал президент. — Я ваше тоже, пока шел, забыл. Так что будем просто по именам. Можете даже по фамилии. Фамилию мою знаете?

Сопровождающие засмеялись добрым смехом, давая понять прессе, каким великолепным чувством юмора обладает лидер страны наряду с множеством других уникальных качеств, а самому лидеру — что они, подчиненные, несомненно оценивают его дар к хорошей шутке.

— Фамилию я помню, — сказала Люба.

И все еще раз засмеялись. Смеялись в продолжении встречи много, но не заливисто, колыхаясь и утирая слезы, а корректно регулируя тембр и аккуратно — продолжительность улыбок. Высокие гости знали, где уместен короткий смешок, а где и хохоток колокольчиком. И избегали жизнерадостного ржания, которое могло неправильно внушить главе, что жизнь у его помощников привольная и веселая. Самый полезный для карьеры смех вблизи президента — слегка усталый, мол, плодотворно потрудились, теперь можно на минутку присесть и улыбнуться. И снова за работу на благо страны, чтоб весело ей жилось.

«Продолжительность встречи пятнадцать минут», — вежливо, но строго предупредили из-под правого рукава часы Путина.

«Конечно, конечно, — согласилась Люба. — Я понимаю».

«В рамках строго отведенного времени», — уточнили часы.

Быть гарантом времени России — задача, налагающая большую ответственность. Общаясь с россиянами в многочисленных поездках по стране и во время встреч в Кремле, часы видели, какие надежды возлагают на них пожилые будильники, женские наручные часы, дешевая китайская электроника и роскошные ролексы. И у каждых внутри была туго сжатая пружина, готовая к выстрелу. И эту пружину нужно было умело смягчить. Старые часы, которые уже не могли ходить, были наименее требовательными, лишь изредка просили помочь с углем и дровами да прибавить пенсии, а в основном кланялись и норовили расцеловать. Рабочий ширпотреб, сидевший без зарплаты, хоть и был опасен непредсказуемыми выходками, тоже без устали благодарил гаранта за заботу. Атомные часы интеллигентно сетовали на недостаточное финансирование науки. И только ролексы, разграбившие страну, перекачавшие часы цветного металла за рубеж, норовили урвать еще и еще. Эх, сколько было встреч! Разве забудут когда-нибудь часы президента простую русскую женщину, поведавшую свое горе? Врачи, отметившие день медицинского работника, удалили гражданке детородного возраста обе маточные трубы, решили, что ей и семерых детишек хватит. «Остался у меня один циферблат», — плакала россиянка, хлопая натруженной ладонью по животу. Часы хмурились, они хоть и на семнадцати камнях, а не каменные! Саднило где-то внутри одной из двухсот одиннадцати составляющих часы деталей. Часы переживали о судьбах страны и ходе реформы ЖКХ. Много думали. Совсем перестали спать по ночам. И все ходили, ходили по резиденции. Иногда они советовались со своей супругой — простыми, но надежными, золотыми часами «Чайка». Супруга советовала не спешить. А сами часы президента считали, что часам надо чаще бить, причем, где ни попадя. Правда «Чайка», как ей и полагается, любила море и почти все время проводила в Сочи, так что часам часто приходилось полагаться на мнение правительственных ходиков и думских друзей на час. А те полагали, что время — деньги, и гребли его под себя, не останавливаясь ни на секунду.