Легенда Татр - Казимеж Тетмайер

— Ну, ступай, ступай, — сказала Кристка. — Вижу, что тебе невтерпеж.

— А что, девушки наши пошли спать? — спросила старуха Нендзова у мужа, лежа в постели.

— Должно быть, пошли, чего им сидеть? Не знаю, кто к ним ходит? А было бы жаль, кабы такие молодые да красивые одни ночевали.

— Да, грешно такой божий дар губить, — сказала старуха.

— Знаешь, мне иной раз жаль, — снова заговорил старик, — что нет у нас дочки. Мы бы ей чистую половину уступили, чтобы она могла на ночь милого к себе пускать.

— Нашей дочке не всякий подошел бы, — сказала старуха. — Он должен бы быть под пару Яносику.

— Да что толковать, коли дочки нет, — сонно пробормотал старик.

— Только одно дитя у нас… Сокол…

Яносик привел мужиков в лес под Кривань и посмотрел на гору. Как золото, сверкало в лучах солнца ее каменное чело.

Кривань с высоты своей смотрел на Липтов.

Кривань, как коршун с распростертыми крыльями, обернулся к Польше, грозя ей своим кривым клювом: казалось, он хотел загородить собою Липтов и Ораву от Польши. Каменная его грудь отвесно поднималась над долиной. Грубым Верхом ограждался он, как стеной.

Грозно глядела на Яносика золотая глава, видная из-за леса и озаренная солнцем.

И казалось Яносику Нендзе Литмановскому из Нендзового Гроника в Косцелисках, что он вызвал на борьбу самого Криваня, отца Липтова.

— Видите? — указал он Саблику на мрачную вершину.

— Высок, — отвечал Саблик.

— Высок… Словно Липтов собой загородил…

— Ничего… Он и коз, и медведей, и белок от меня защищал, — а мало ли я их там убил?

— А что, кабы человек такой был?

— Весь мир покорил бы! Все было бы ему нипочем! Даже моря не испугался бы.

— Да!

— Все мне чудится, будто он глядит на нас.

— Он и глядит. Только он о нас не думает. Он думает о том, что было тысячу лет тому назад, а то и раньше. Он вспоминает то время, когда весь свет покрывали снега и льды. И была вечная зима. Кругом, насколько хватает глаз, — все лед да лед! И тихо. Не шелохнется ничто. Как играли здесь ветры, — стоило послушать! Как солнце сверкало на снегах! Даже птиц не было, что им тут делать: ничего, одни скалы да лед. Я бы хотел тогда жить. Выпалить бы из ружья, так на сто миль кругом слышно было бы! Умирать — и то не обидно бы! Ломница, Ледовые, Герляховская высота, Липтовская высота, Кривань… есть у них о чем потолковать между собой. Слышалось мне не раз, как они переговариваются через другие горы. Ведь они все равно что хозяева здесь. Кривань у Татр Липтовских — за солтыса, а Ломница — у Спижских. Толкуют они о лесах, о водах, о ненастье, о вёдре, о том, что кругом додается за долинами, в Венгрии, в Польше. И вспоминают минувшие времена. Кто знает, что здесь было, когда вода из моря через Пенины бежала? Какой, должно быть, шум стоял! Им есть о чем потолковать между собой.

— Да и мне иногда по ночам казалось, что вершины говорят между собой, — сказал Яносик. — Только не придумаю, о чем они могут говорить?

— Эх, Яносик, есть у них о чем потолковать. Кривань на людей и глядеть-то не станет. Не все ли ему равно, кто мы, откуда! Так-то!

— Так вы думаете, крестный, что они ничего о людях не говорят? — спросил Яносик.

— Станешь ты о муравьях да о клопах толковать? А ведь муравей-то, коли его с нами сравнить, больше, чем мы против гор!

— Э, — вмешался Кшись, слушавший их разговор, — о клопах иной раз можно больше сказать, чем обо всех солтысах, войтах и каштелянах! Клоп, он — епископ! Как залезет он тебе за рубаху, так и ксендз на исповеди не заставит тебя так каяться! Так из-за него ночью напляшешься, что, кажись, бабу и ту ко всем чертям вышвырнул бы!

— Хе-хе-хе! — засмеялся Саблик.

Яносик перед дальнейшим походом дал людям отдохнуть в лесу под Криванем. Отдыхать решили до вечера. Из луков настреляли всякой дичи, так что еды хватало, но приходилось довольствоваться сырым мясом с солью, потому что Яносик запретил разводить огонь: он боялся, что дым выдаст их, хотя кругом был сплошной лес.

Известно, что дьявол не спит никогда, и ежели ему нечего делать, так он когти о копыта точит.

Мардула сказал Кшисю и Галайде, с которыми водил дружбу:

— Знаете что, ребята? Неохота мне целый день в лесу без дела валяться.

— А куда же идти хочешь? — спросил Галайда.

— Пошел бы выпить чего-нибудь, — отвечал Мардула. — А удастся по пути украсть что-нибудь — и то ладно. Жалко терять день понапрасну.

— И то правда… Это ты хорошо сказал. Ты — голова! А куда же пойдем? — спросил Кшись.

— Да куда-нибудь, нам везде дорога.

— Выходная близко, — сказал Галайда.

— Королевская Лехота, Кокава…

— Прибилина, — добавил Кшись. — Любовница у меня была оттуда, когда я на работу в Буду ходил.

— Может, она еще тебя узнает, — пошутил Мардула.

— Верно! Она коли меня увидит, так разом все бросит — детей, мужа, дом — и пойдет со мной! — ничуть не смущаясь, ответил Кшись.

Галайда посмотрел на него с недоверием.

— Бывает, — сказал он.

— Ну, значит, идем? — спросил Мардула.

— Идем! — не задумываясь, объявил Галайда.

— Яносик не велел уходить, — сказал Кшись.

— Чего там! — отвечал Мардула. — Мы будто за ягодами идем. А своих догоним: тысяча человек в лесу не затеряется. Пошлет господь бог удачи — тогда признаемся и Яносику часть отдадим.

— Он не возьмет.

— Ну, тогда Стопкам да Саблику: они при нем состоят. Страсть как мне хочется пойти! Ведь больше пяти лет не крал! С тех пор как поймали меня из-за порток под Кальварией, я еще до сих пор нигде не был!

— Эх, — сказал Кшись, — а еще Мардула!

— Ведь это все равно что соловью петь запретить! — сказал Мардула.

— Верно! — подтвердил Галайда.

— Из меня вор не бог весть какой, — сказал Кшись, — а вот выпить — выпил бы! Второй день, как в корчме не был! Первый раз в жизни так случилось…

— Неужто не бывало с тобой такого случая?..

— Разве тогда, когда еще в пеленках лежал… Я никогда не болел, а как захвораю, так либо меня пусть несут в корчму помирать… либо корчму ко мне.

Они пошли дальше. Вдруг их остановило любопытное зрелище. На лесной тропе над небольшой котловиной медведь, молодой, но уже довольно большой и сильный, скалил на них зубы и с отчаянным ревом пытался подняться на задние лапы; за левую заднюю ногу он схвачен был железною пастью капкана.

— Господи Иисусе, — воскликнул испуганный Кшись и попятился. А Мардула мигом поднял чупагу, но Бартек Галайда удержал его за руку и спокойно сказал:

— Оставь, он молодой и в капкане.

— Да ну? — удивился Мардула.

— Ах, чтоб тебя, а я и не понял, — сказал Кшись, оправившись от испуга. — Ишь дурень, не разглядел капкана-то!

Капкан стоял на тропе, по которой гоняли волов на пастбище, а над капканом, по охотничьему закону, поставлена была жердь с поперечной дощечкой наверху — для предупреждения прохожих.

Две половины обруча с длинными острыми зубьями лежали на мху, широко раздвинутые. Когда медведь наступил на пружину, они сомкнулись, а прикованная к капкану на толстой цепи тяжелая колода не позволяла двинуться зверю с места.

— Старый медведь и не такой капкан утащит, даже на дерево влезет с ним, — сказал Галайда.

Медвежонок злился и в то же время был охвачен смертельным ужасом: он то скалил на мужиков клыки и пытался грозить им передними лапами, то пытался бежать, но железные обручи и колода удерживали его на месте.

Он метался и стонал от боли.

— Застрели его, — сказал Кшись Мардуле.

— Ладно, — Мардула снял ружье с плеча.

Но Галайда вступился:

— Оставьте его. Он молодой. Что он вам худого сделал?

— Да ведь медведь, — сказал Кшись.

— Ну и что же? Ему тоже жить хочется, — возразил Галайда.

— Бартек, ну и глуп же ты, — сказал Мардула. — Убить его не позволяешь, а в капкане оставить, чтоб он здесь мучился, чтоб с голоду околел, чтоб его волки съели, — это можно?

— Я его в капкане оставлять не хочу, — сказал Галайда.

— Ну так освободи его, — рассмеялся Мардула.

А Галайда сказал как бы про себя:

— Неволя страшна… Да и боль страшна…

— Что ж это ты делаешь? — спросил удивленный Кшись, видя, что Галайда стал снимать свой огромный бараний тулуп.

Галайда не ответил и, широко растянув тулуп, отшвырнул в сторону чупагу, подошел к медвежонку, который подпрыгнул и раскрыл пасть.

— Бартек! — вскрикнул Мардула.

Но Галайда накинул свой тулуп медведю на голову, закутал ее, нагнулся, схватил руками медвежьи лапы, — и в одно мгновение он, медведь, железный капкан и колода с цепью, звеня и гремя, покатились вниз, в котловину.

— Пропал! — с покорным отчаянием крикнул Кшись.

Мардула вытащил из-за пояса нож и взялся за чупагу, но не успел он сбежать вниз, как послышался прерывающийся голос Галайды: