Клянусь, что исполню... - Хилари Норман

– Вам шнапсу? – устало спросил отец.

– Нет, – ответил Браунер, когда я закрыл дверь. – Больше никакого шнапса.

Мы ждали. Обычно Браунер сидел элегантно скрестив вытянутые ноги и расслабившись, но на этот раз он остался стоять. Костюм на нем сидел по-прежнему безупречно, ботинки по-прежнему сияли зеркальным блеском, но он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Сегодня я последний раз в этом доме, – начал Браунер. Он говорил пониженным голосом, словно боялся, что наш разговор кто-то подслушивает. – И я хочу сообщить вам важные новости. – Он сделал паузу. – Вы, конечно, знаете об убийстве в Париже?

– Знаем, – угрюмо сказал отец.

– По своим каналам я выяснил, – так же негромко продолжал Браунер, – что по всей Германии начнутся репрессии против евреев.

– И здесь, в Баден-Бадене? – быстро спросил я.

– И здесь. – Браунер обвел всех острым взглядом. – Мне удалось получить гарантию вашей относительной неприкосновенности. Пока вы остаетесь здесь, в своем доме, вам и вашей семье ничто не угрожает.

Наступило недолгое молчание. Отец был очень бледен.

– А что еще мы можем делать, кроме того, как сидеть в доме, герр Браунер? – В голосе мамы звучала открытая неприязнь. – Ведь мы так и не получили никаких документов на выезд.

Браунер вежливо склонил голову:

– Ваши бумаги, фрау Ротенберг, скоро прибудут.

– Вы уверены? – спросил я.

– Помнится, – вставила мама, – мы слышали эту фразу уже много раз.

– Ситуация изменилась, – сказал ей Браунер, – потому что наше общее дело закончено. Пришло время выполнить мою часть соглашения. Именно это я и собираюсь сделать. Вы получите документы, и очень скоро.

– Это очень хорошая новость. – Имануил слегка приободрился.

– Если это правда, – вставил я.

– Антон, прошу тебя, – поморщился отец.

– Я понимаю недоверие вашего сына, – сказал Браунер, – но уверяю вас, то, что я говорю, правда.

– А репрессии? – осторожно проговорил отец.

– Репрессии надвигаются. – Браунер сделал шаг к двери. – Делайте, что я сказал, герр Ротенберг. Сидите с семьей дома, пока все не кончится, и с вами ничего не случится. – Помолчав немного, он продолжал: – Может быть, слегка попугают, но мне обещали, что только для вида.

– Вы можете это гарантировать? – спросила его мама.

– Я могу сказать только, что мне это обещали, фрау Ротенберг, – ответил Браунер. – И у меня нет причин сомневаться.

А моя мать сомневалась. После того как Браунер ушел, она сказала нам, что не верит не единому его слову, – никаких виз и документов мы не получим, никакая безопасность нам не гарантирована. Папа с ней спорил – слишком уж честный вид был у Браунера. Подчеркивая, что ситуация изменилась, поскольку в хранилище ничего не осталось, Браунер как бы сознавался в том, что намеренно задерживал наш отъезд.

– Почему бы ему и не сознаться, ведь мы все равно не можем ничего сделать? – с иронией сказала мама. – Разве можно верить вору?

– Ну а что бы ты хотела? – спросил ее отец.

– Оставь, – вяло отозвалась она. – Мы должны сидеть дома, как он сказал, и ждать, и потом…

– Что потом?

– Потом мы узнаем правду.

Мы ждали остаток этого дня, и всю ночь, и весь следующий день. Это был день рождения Лео Ландау, и я хотел навестить его – они жили в соседнем доме, но папа не разрешил. Я ощущал беспокойство и раздражение. Лили принялась спорить с родителями, а Труди разревелась. Мама мягко предложила ненадолго зайти к Ландау всем вместе, но отец стоял на своем. И если инстинкт предупреждал маму, что в случае беспорядков в квартале разумнее было бы разделиться, то спорить с отцом она все равно не хотела.

Теперь я знаю, что в ночь на 9 ноября по всей Германии прокатилась волна грабежей и насилия, жертвами которого стали многие евреи, но для нас эта ночь началась спокойно, и наш дом, как и обещал Браунер, оставался нетронутым.

Около одиннадцати, когда Мария, наша домоправительница, ушла к себе домой, сестры уже спали, а мама собиралась ложиться, я вопросительно взглянул на отца.

Как и накануне, после ухода Браунера, мы взяли двух наших догов и обошли дом, проверили, все ли двери и окна как следует закрыты, все ли шторы опущены.

Снаружи все казалось тихим и мирным. Потом мы легли спать.

Имануилу приснилось, что рядом с ним стоит его отец в прикрывающем плечи кефи и камилавке на голове. Во сне он знал, что идет Иом Кипур, и некоторые, погрузившись в молитву, раскачивались взад-вперед, но отец стоял прямо и смотрел на Имануила, своего сына, и лицо у него было гордым, а глаза сияли.

– Вы скоро уйдете отсюда, – сказал он очень тихо, чтобы никто больше его не слышал. – Ты, Хеди и дети, теперь вы можете прийти к нам.

– Но у нас нет бумаг, – сказал своему отцу Имануил.

И отец ему улыбнулся.

– Бумаги вам не понадобятся, – проговорил он, сжимая плечо сына сильной рукой. – Твоя мать будет так рада снова тебя увидеть.

Он проснулся от холода. Правый висок ощущал леденящий холод.

Он открыл глаза. Он лежал на боку, Хеди прижималась к нему теплым телом, ее левая рука лежала у него на плече. Мгновение он думал, что холод в виске ему тоже приснился, но холод не исчезал.

Холод стали.

Имануил моргнул. За спиной он услышал движение и наконец понял, что правый висок ему холодит дуло револьвера.

Он начал молиться.

«Боже милосердный, не дай ей проснуться». Он услышал только два слова: – Умри, еврей.

Имануил увидел, что веки Хеди вздрогнули, она пошевелилась, и он быстро обнял ее правой рукой. «Господи, прошу тебя, спаси наших детей».

Я ничего не слышал. Наши собаки молчали, прежде всего замолчать заставили их. Я не слышал ни выстрелов, ни плеска бензина, ни чирканья спички.

Лили, Труди и я крепко спали, когда убивали наших родителей, когда поджигали дом. Гретель Ландау, мать Лео, проснулась в начале второго, увидела пламя за окном и разбудила мужа. Самуил набросил халат и босой побежал по газону к нашему дому, выкрикивая наши имена. От его крика я проснулся и, задыхаясь от дыма, бросился сначала к дверям спальни. Огонь загнал меня обратно, тогда я подбежал к окну и в ужасе и растерянности смотрел, как Самуил Ландау приставляет к дому лестницу. Потом он помог мне спуститься.

На следующее утро, 10 ноября, я узнал, что всех мужчин-евреев заставили промаршировать по улицам к синагоге, читая вслух отрывки из «Майн Кампф». Среди них не было ни Самуила, ни меня, потому что нас уже везли в недавно открывшийся концентрационный лагерь Бухенвальд.

Я видел, как огонь пожирает мой дом, тела моих родителей и сестер вместе с жалкими остатками некогда замечательной отцовской коллекции. Я уверен, что никто не проводил ни посмертного вскрытия, ни расследования.