Муза художника - Паула Вин Смит

— Надеюсь, эта информация что-то тебе дает.

— Да, это вписывается в общую картину.

Сама же Фрейя надеялась на то, что для Софии такого ответа окажется достаточно. Больше о времени появления дневника в Румынии сказать ей было особо нечего, по крайней мере пока она не получила кое-какие дополнительные сведения от своего отца. К облегчению Фрейи, София вернулась к телефонному разговору с Маргарет.

— О, и твоя мама так обрадовалась, узнав о твоей поездке в Копенгаген, — сообщила она. — В процессе разговора мы поняли, что ты не только сможешь увидеть все эти чудесные музеи, но еще и будешь там в праздник летнего солнцестояния, канун Дня святого Ханса. Маргарет сама мечтает когда-нибудь вернуться в Данию (да, она никогда там не была, но ты ведь знаешь, это родина ее предков) и поехать на праздник солнцестояния. Костер на берегу, песни… И она часто слышала от бабушки с дедушкой о том, что целебные свойства трав достигают пика своей силы именно в этот день, двадцать третьего июня. На закате люди их собирают и затем используют весь год.

— О солнцестоянии я ничего такого не слышала. Но помнится, мама всегда называла Рождество святками. Она до сих пор печет все эти сезонные угощения. И помню еще елку с настоящими свечами. Это в Бухаресте было?

— Ах да. Всякий раз, думая об этом, я вспоминаю, что именно тогда твоя мать смилостивилась и разрешила мне видеться с тобой снова.

— Она не разрешала нам видеться? Этого я не помню!

— Причина была не из тех, о которых можно рассказать ребенку. Но теперь, полагаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы узнать обо всем.

София вновь заговорила доверительно, размеренным голосом, каким раньше рассказывала о дневнике.

— У нас с Маргарет был секрет. Нечто такое, о чем, я думаю, твой отец не знал, как, впрочем, и мой муж. В некотором смысле она спасла мне жизнь.

Фрейя обратилась в слух.

— Это простая история. В Бухаресте я переживала тяжелые и страшные времена. Это был худший год в моей жизни. Врач прописал мне снотворное, и я его берегла, планируя покончить с жизнью. Маргарет застала меня с моим запасом таблеток и забрала их. Она на некоторое время запретила мне видеться с тобой, чтобы я поправилась, поскольку иначе ты не будешь со мной в безопасности. Я очень злилась на нее за то, что она не разрешает нам встречаться, ведь проводить время с тобой было единственной радостью, которая у меня осталась, но я поняла, что должна восстановить здоровье и равновесие рассудка. Ко времени того Рождества я уже обратилась к врачам и получила помощь, в которой нуждалась. Мы с Маргарет помирились и вместе устроили для тебя рождественский праздник.

Фрейя вспомнила дверь, открывающуюся в темную комнату, и покрытую золотом и светом елку. Она почувствовала, как какая-то часть ее памяти проясняется, словно поверхность картины, с которой реставратор удаляет пятно.

Оставив самую болезненную часть истории позади, София вернулась к своему обычному бодрому тону и продолжила:

— Но позволь мне рассказать о твоей матери кое-что еще. Она просила всех жен дипломатов приносить ей вещи для нуждающихся румын, и мы делали это, даже не сообщая мужьям. Ты должна об этом знать. Маргарет кажется некоторым людям поверхностной и слабой лишь по одной причине. Она испытывает большое отвращение к… ссорам. Думаю, у нее был волевой отец, и, конечно, твой отец такой же. Маргарет никогда не могла высказать свою потребность или недовольство, если это вступало хоть в какое-то противоречие с желаниями ее мужчины.

— Сейчас она способна постоять за себя намного лучше, — сказала Фрейя.

Как раз пройдя через все те ссоры с Логаном, которые привели к разводу, Маргарет и изменилась. Но Фрейя не думала, что Софии будет интересно слушать об этом. Или о том, как сама она постоянно работала над собой, стремясь впечатлить Логана острым умом и памятью, чтобы ни в коем случае не стать объектом его уничижительных высказываний. Фрейя рано приняла решение, что, в отличие от Маргарет, никогда не будет выглядеть в глазах отца глупой или недостойной.

— Но вы правы относительно того, какой она была. Мама рассказывала мне, как все время старалась угодить людям, дать им то, чего они хотели.

— Да, если требовалось проявить сочувствие, или интерес, или предложить помощь, или что-то отпраздновать, Маргарет справлялась с этим, как королева, как богиня! Она была рада оказать свои услуги и наслаждалась жизнью. Но стоило только возникнуть малейшим препятствиям или если кто-то просил твою мать сделать то, что было ей не по нраву, она была не в состоянии бороться или сопротивляться, терялась и затихала. Ты это видела.

Фрейя помнила, как Маргарет выходила из комнаты, пока она нетерпеливо открывала поздравительные открытки и подарки, которые присылали ей Алстеды. Как избегала ее конфронтационных вопросов о разводе и об отъезде Логана. Мать сначала ретировалась под предлогом каких-то дел, а затем делала вид, что забыла, переключая ее внимание на торты с горьким шоколадом и печенье с корицей в форме звезд.

Фрейя почувствовала, что головная боль, которой так часто сопровождались ее попытки читать дневник, не прошла бесследно. Вероятно, заметив, как она поморщилась, София нахмурилась:

— Прости, я слишком много говорю. Я редко вспоминаю те времена, те тяжелые времена. Это, наверное, из-за разговора с Маргарет и от чувства огромного облегчения…

Она запнулась.

— Когда наши права на картины, да и сама их подлинность подвергались сомнению, это было так… В любом случае, теперь все кончено.

— Но вы сами ведь никогда не сомневались? — спросила Фрейя и испугалась собственных слов.

Это она теперь испытывала сомнения и была совсем не уверена, как ей поступать дальше. Учитывая все недавние откровения Софии, девушка чувствовала себя виноватой в том, что не рассказала миссис Алстед об истинной цели своей поездки в Копенгаген, которая имела мало общего с походами по музеям и празднованием дня летнего солнцестояния.

— Теперь, когда все улажено, я могу тебе признаться. Дело в том, что у меня действительно имелись некоторого рода сомнения. Это было очень глупо. Мне не стоило волноваться.

— Это как-то касалось… связи между картинами и дневником?

Фрейя еле заставила себя произнести этот вопрос. Теперь она вернулась к мыслям об орхидее и о том, почему именно этот вид Риис избрал для своих картин. Узнал ли Виктор каким-то образом о том случае из детства Северины, о соревновании между братом и сестрой, которое его жена описала в дневнике? И почему это стало единственным исключением из его правила рисовать только реальные предметы?