Перевёрнутый полумесяц - Мирослав Зикмунд

Сфотографировать небоскреб в настоящее время нельзя, его поглотила тень, солнце бьет прямо в объектив. Огорченные, возвращаемся к машинам.

Тем временем жители облепили машину как мухи, они о чем-то взволнованно толкуют, но мы понимаем лишь одно слово — доктор. А вот навстречу нам идет девушка… Не обманывает ли нас зрение? Ни чадры, ни традиционных шаровар. Не давая нам прийти в себя от удивления, вызванного ее модными туфельками и со вкусом сшитым платьем, она спросила на вполне приличном английском языке:

— Скажите, пожалуйста, кто из вас врач?

— Откуда вы знаете, что…

— Я прочла в газетах, что с вами врач… понимаете, я учусь в школе в Измире, а сюда приехала только на каникулы.

Спустя некоторое время мы останавливаемся у порога чисто выбеленной комнаты с высоким сводчатым потолком. Занавески на окнах умеряют наружный жар, в комнате прохлада и приятный полумрак. На каждой грани свода вешалка, в нише встроенный шкафчик высотою с метр — единственная мебель. Со стены у двери свешиваются зеленые стебли, усеянные розовыми цветами, в углу возле входа — два глиняных кувшина с водой.

Весь пол комнаты устлан циновками. Циновки, подушки, коврики также на каменном ложе у окна.

Едва мы в дверях сняли обувь, как вслед за нами в комнату набралось чуть ли не пол-Караина.

— Где больная? — обрывает Роберт шум трех десятков голосов.

Девушка выводит из толпы женщину, как и все остальные, закутанную в черное. В мужском углу слышится гул, словно кто-то потревожил улей. Ведь мы среди мусульман! Как быть дальше?

— Мирек, будь добр, возьми карандаш, поможешь мне. Будешь вести запись. А вас, девушка, попрошу сделать так, чтобы все ушли…

В комнате послышался такой шум, будто в осиное гнездо кто-то сунул палку. Все кричали наперебой, к голосам мужчин присоединился бабий крик.

— Они говорят, что как родственники они должны при этом присутствовать, — поясняет школьница.

Роберт выжидающе молчит. И только после того, как в комнате стихла волна ярости и воцарилась напряженная тишина, он сказал:

— Я хотел бы знать: к кому меня пригласили — к родственникам или к больной?

Они поняли и один за другим исчезли. Двери закрылись, то, что было закутано в черное, село на кровать. Костлявая рука безропотно снимает чадру, обнажая беззубый запавший рот, исхудавшее лицо, с которого на нас спокойно глядят окруженные морщинками глаза. Мирек записывает.

Зовут: Шерифе Ремир. Возраст: двадцать семь… Сколько? Двадцать семь? Двадцать семь лет. Замужем. Двое сыновей — одному пять, другому семь. Дочери тринадцать…

— Это я, — поясняет школьница.

А мы считали, что ей восемнадцать.

От кровати отрывается до прозрачного бледная рука больной и показывает пальцем на девочку:

— Когда мне было столько лет, сколько ей, я уже была замужем…

Мирек дописывает диагноз: серьезное нарушение сердечной деятельности. Сужение и неполное закрывание двойного клапана. Признаки общего нарушения кровообращения.

В глубокой тишине шуршит по бумаге шариковая ручка, больная с трудом переводит дыхание. Рецепт, направление в больницу. Советы: покой, никакой физической работы, не напрягаться, не волноваться.

— Иначе жизнь будет подвергаться серьезной опасности, — добавляет Роберт, и по лицу его видно, как тяжело ему все это говорить.

Здесь он не может сделать того, что дома само собою разумеется: снять трубку и вызвать «Скорую помощь». Тут заброшенное селение в Кападокии. А Шерифе Ремир — мусульманская женщина. Всего-навсего женщина.

Под прикрытием арамейского Тавра

У наименования «Тавр» нет ничего общего с латинским существительным «бык». Хорошо, что узнаешь об этом своевременно, а то заподозрил бы римлян в буйстве фантазии, допущенном при марше от Соленого озера на юг, во время которого путь им преградили горы.

Выглядят они импозантно, закрывая огромным телом своим горизонт от края до края. Дугой выгнутый хребет поднимается в заоблачные выси, голова угрожающе склонена — ну-ка, подойди, посмотрим кто кого. Один рог, Демиркасык, высотою три тысячи девятьсот десять метров, торчит в восточной части горизонта, второй, именуемый Медедсиз, на три с половиной сотни метров ниже, грозит с юга. Несмотря на все это, от аналогии с быком приходится отказаться, Тавр есть Тавр, что на древнеарамейском означает «кряж». По-турецки — Торос.

Мы сейчас находимся там, где хребет встал плотной стеной, оставив в ней лишь узкую щель, где отвесные склоны его угрожают смести с лица земли каждого, кто попытается пробиться сквозь них, отыскать путь на другую сторону, к морю. И поскольку щель единственная в горах, она стала путем классическим, путем единственным, по которому, если так можно сказать, шагала история. Хетты двигались по нему скопом. Но двигались по нему и отдельные выдающиеся личности: Ксеркс, Дарий, Александр Великий, багдадский владыка Харун ар-Рашид во главе своих войск, Готфрид Бульонский со своими крестоносцами.

Кроме шоссе, в щель протиснулась и железная дорога, напоминающая о планах вильгельмовской Германии относительно Среднего Востока, одно из щупалец спрута, прославившегося под названием «Дранг нах Остен». Сразу же за Тавром щупальце раздваивается, достигая с одной стороны Дамаска, с другой — Багдада, от которого всего один прыжок до Персидского залива. И до Индии.

Железная дорога одноколейная. Будь, однако, осторожен, иностранец, пытающийся отнестись к ней пренебрежительно! Она несет гордое название «Симплон — Ориент — Таурус экспресс», она связывает Европу с Азией и вызывает почтение своей длиной — шесть тысяч сто девяносто два километра от Парижа до Багдада. К Чифтехану, в места, где долина чуть расширяется и, украсившись несколькими тополями, позволяет виноградникам разместиться на своих склонах, согласно карте и расписанию поезд прибывает на четвертый день, проделав путь в четыре тысячи триста семьдесят километров. Дважды в неделю проносится он здесь, и пассажиры поезда предвкушают, как за этими горами они, наконец, увидят Средиземное море.

И все же есть в этом железном позвоночнике что-то романтическое! Кроется в нем чудо безмятежного времяпрепровождения. В течение целых шести дней пассажир копит в себе впечатления невероятно длинного пути.

Невероятно длинного?

Пассажир нашего времени может увидеть разлапистые кроны багдадских финиковых пальм и сверкающую ленточку Тигра спустя одиннадцать часов с того момента, как простится с Эйфелевой башней.

Очутившись в воздухе, он даже не подозревает, что существует на земле заведение со столь заманчивым и многообещающим названием, как «Симплон — Ориент — Таурус экспресс»…