Перевёрнутый полумесяц - Мирослав Зикмунд

В витринах выставлена всякая всячина: пистолеты с рукоятками, инкрустированными перламутром, жемчугом и слоновой костью; янтарные четки; филигранные инкрустации по дереву; маленькие, большие и огромные кораны, написанные каллиграфическим почерком; древние музыкальные инструменты, застекленная коробочка с рыжим усом пророка и еще много красивых и до смешного бессмысленных предметов, камнем давящих на душу человека и не позволяющих ему сделать решительный шаг в век знаний и естественного отношения к вещам, из которых состоит жизнь. Перед усом пророка толпятся женщины в чадрах, страстно шепча молитвы, вкладывая в них заветные желания, которые, как они думают, все до единого пророк обязательно выполнит…

В соседнем помещении, потолок которого напоминает сталактитовую пещеру, так густо он увешан дорогими люстрами, в нише «танцует» ансамбль дервишей: их восковые, фигуры, застывшие в скрюченных позах, бессмысленно взирают на посетителей. Кроме того, тут еще есть уголок основателя ордена, которого звали Келаль эд-Дин Руми. Он почивает под огромным катафалком под ризами, усеянными золотыми и серебряными крючками-закорючками искусной вязи арабской письменности. Турист не может постигнуть только одного: как могла выдержать голова дервиша тюрбан, лежащий на верху его гроба. Размерами тюрбан напоминает небольшую буддийскую пагоду.

В городе есть целая куча других мечетей, прекрасных и знаменитых, но нас привлекла всего одна, быть может даже знаменитая, а может, и совершенно обычная, на древней земле Коньи поразившая нас своею молодостью. Нам совершенно неведомо, как она называется, кто и когда ее построил. К ней привела нас чистая случайность как раз в ту полуденную пору, когда муэдзин кончил распевать свое «аллах велик».

В мечеть нас завлек мальчишечий голос, завлек в самый неудобный момент, когда на нас не было даже обязательной ермолки. Мы разулись и босые стали з угол около дверей.

Ряды коленопреклоненных богомольцев сидят на пятках лицом к михрабу. Склонив головы, они молча слушают легкий мальчишечий дискант, чистый и ясный. За возвышением, на котором лежит раскрытый коран, стоит на коленях парнишка, как и все тут, в ермолке. Приятным голосом он распевает суры из корана, медленно раскачиваясь вперед-назад, вперед-назад, как это делают ученики в египетском азхаре, да, впрочем, и во всех других медресе, арабских школах, где учат коран.

Последняя сильная трель угасает где-то высоко под сводами мечети, на место мальчика садится старый хаджи. Но в рядах молящихся возникает шум, они поворачиваются в кашу сторону и смотрят на нас глазами отнюдь не гостеприимных хозяев. Нужно отдать им должное: по отношению к нам они проявили больше терпения, чем можно было ожидать. Пожалуй, лучше всего нам убраться отсюда восвояси, пока они еще под впечатлением нежного голоса юного слуги аллаха.

Что еще можно рассказать о Конье? У нас сложилось впечатление, что следующая после учения пророка сила, которая движет семьюдесятью тысячами здешних жителей, — торговля, тот самый «большой бизнес», который поселился во дворцах с вывесками «Банкаси» — «Банки». Затем, пожалуй, следует торговля торговлей, а вернее — торговля человеческой глупостью и злобой. Это царство адвокатов. Рука об руку с ними идет родственная специальность — торговля людским здоровьем. В Конье нетрудно встретить трехэтажный дом с дюжиной броских рекламных вывесок с таким чередованием: адвокат, доктор, доктор, адвокат. На вывесках докторских заведений принято писать, каким оборудованием располагает владелец предприятия и какие болезни вся эта аппаратура способна исцелить.

Дальше следуют старый и новый базары, где в погоне за удачей объединились новейший реквизит века неона и традиционная турецкая обрядность. Вы покупаете два тюбика зубной пасты, но пока приказчик ее заворачивает, вам придется выкурить сигарету с хозяином. Сигарету из его пачки. В магазине кожаных изделий вы спрашиваете ремень для брюк. Сперва вам подают чашку чая, а потом уже можно поговорить и о ремнях. Есть в Конье еще один вид торговли. Это своеобразная биржа под открытым небом. На этой бирже, расположившейся на углу главного бульвара ниже парка Аладина, торгуют ходовым товаром. К торговле здесь допускаются биржевые дельцы в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Это биржа, если так можно выразиться, читателей переходного возраста. Целая толпа мальчишек снует тут взад и вперед, выкрикивая названия иллюстрированных журналов преимущественно американского происхождения («Для мужчин», «День и ночь», «Пол», «Только для мужчин»), номер и предлагаемый курс. Все остальное здесь как и на взрослых биржах. Крупные боссы с портфелями, набитыми товаром, эксперты и посредники, которые к товару даже не прикасаются, а, засунув руки в карманы, совсем как взрослые, переходят от группы к группе и ведут большую игру.

В полдень устанавливаются окончательные курсы, и биржевики отправляются распространять культуру по Конье.

Такова Конья. Вот теперь и ищи смысл в сорока семи ее веках. Многие столетия здесь господствовали мудрость, наука и красота. Господствовали, обходя стороной людей. Тут под рукой скульптора оживал камень, мысль расцветала, ложась на пергамент. Золото, шелка, слоновая кость, драгоценные породы дерева обретали здесь неповторимые формы.

Но не настал еще тут расцвет человека. Не привилегированного одиночки, нет. А всего талантливого и по-турецки гостеприимного народа — а в Конье насчитывается семьдесят тысяч человек.

Засушливая Анатолия

Называется этот прибор психрометром, но ничего общего с душой, «психе», не имеет. Название его происходит от греческого «психрос» — холодный. Поэтому его следовало бы переименовать в «хладомер», но его уже назвали по-другому: влагомер. И справедливо назвали: на шарик одного из двух расположенных рядом термометров надевается матерчатый чехол, смоченный водой. Потом включается маленький вентилятор, который заводится как часы, и втягиваемый вентилятором воздух начинает испарять влагу вокруг ртутного шарика. Охлажденный таким образом ртутный столбик на этом термометре опускается, а на сухом термометре остается прежняя температура.

Прибор этот довольно сложный, и потому мы вытаскиваем его на свет божий лишь в исключительных случаях. Для повседневных нужд у нас в кабине висит обычный волосяной влагомер. Но сегодня мы ему не верим — вероятно, он испортился, хотя в его пользу говорят потрескавшиеся от жары руки, губы и пересохшие рты. Дышать нечем.

Включаем вентилятор, через некоторое время левый (сухой) термометр показывает тридцать два градуса, правый же — шестнадцать и две десятых. Спустя минуту показания установились — тридцать и пять десятых и пятнадцать. Пытаемся отыскать результат в расчетной таблице. Бесполезно. Составители таблицы не рассчитывали, что относительная влажность может оказаться ниже двадцати процентов.