Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль

И вот вчера ночью случилось то, чего больше всего боялся каждый егерь: финны вдруг нанесли первый, неповторимый в своей ярости удар из района Вуоярви, где когда-то служил фон Герделер, и немецкая армия, собирая на развилках дорог разрозненные гарнизоны, медленно попятилась на север. Отступление вязло в снегах, тонуло в болотах, замирало перед жуткими лесами; кто-то подпиливал стропила мостов, и автомашины рушились в реки; крестьяне бросали в колодцы дохлых собак, разрушали в домах печи; немцы боялись оставаться на ночлег в деревнях, чтобы не быть зарезанными во сне. Лапландия – суровая, неуютная и дикая – вдруг обернулась для гитлеровской армии «вторым фронтом».

В полдень на улицу поселка ворвалась лошадь, на которой почти лежал, истекая кровью, раненый офицер связи. Фон Герделер выскочил из штаба, схватил спущенные поводья.

– Откуда? – спросил он.

– Из Петсамо…

– Что с вами?.. Финны?

– Здесь на третьем километре… кто-то… в грудь…

Фон Герделер с помощью выбежавших писарей снял офицера с лошади, на руках внесли его в помещение, положили на лавку.

– У вас пакет?

– Нет, – ответил раненый, закрывая глаза, – генерал Рандулич… приказано на словах… Лапландия… В грудь…

– Он умирает, – шепнул кто-то.

Инструктор заволновался:

– Говорите скорей! – приказал он.

Раненый с трудом разлепил потухающие глаза:

– Уходить… вдоль Лапландии… Генерал Рандулич приказывает… Гру-удь… Воды!

– Что, что? – закричал фон Герделер.

– …Протянуть «зону пустыни»… Генерал Рандулич… Надо… Надо… Он приказывает…

– Так что же он приказывает? – вне себя от бешенства снова крикнул оберст.

Раненый затих, медленно вытянулся всем телом.

– «Зону пустыни», – шепнул он и больше не сказал ни слова.

– Хорошо, – проговорил фон Герделер, складывая руки мертвого на окровавленной груди. – «Зона пустыни» будет…

* * *

Из горящего хлева выбегает опаленная свинья, с визгом несется по улице. Егерь вскидывает свой шмайсер – та-та-та! – свинья тыкается пятачком в грязь, ее толстый бок посыпает снежком.

– Ай да Фриц!.. Метко стреляешь!..

Вытаскивая из подожженного дома узел с вещами, выходит на крыльцо пожилой финн в мундире летчика, но уже без погон.

– Зачем убили свинью? – угрюмо спрашивает он.

– А чем ты лучше этой свиньи! – отвечают ему.

Где-то в дыму мычит корова. Ее находят и тесаком отрезают ей большое, пахнущее молочным паром вымя, – молока теперь не попьет никто. А это что?.. Никак водопровод?.. Скажите, пожалуйста, живут в такой глуши, и – водопровод!..

– Мы его взорвем, Фриц!..

– А это что?.. Ха-ха, маслобойня.

– К черту маслобойню!..

– Вот там, за решеткой, бегают из будки в будку напуганные лисенята. Да тут, кажется, есть черно-бурые? Дави их, Фриц!..

«Зона пустыни» – это не шутка; «зона пустыни» – это мертвое пространство; «зона пустыни» – это спи под звездами; «зона пустыни» – это подыхай с голоду; «зона пустыни» – это просто пустыня, это смерть!..

И на многие сотни верст, от лесов Карелии до нейтральной Швеции, пролегает выжженная, вытоптанная, вымощенная трупами полоса пустыни, – ничего живого, все прах, пепел…

Рушатся заповедные леса, выбегает из них зверь; заполняются водой штреки мраморных каменоломен, потом ударит мороз, и ледяные пробки заглушат все; взрываются созданные трудом поколений дамбы, и озера, выходя из берегов, заливают небогатые пашни, отвоеванные у дикой природы; огонь, динамит, пуля, веревка – так и знайте, финны!..

– Стой! – кричат шоферу.

Машина резко тормозит. На перекрестке двух дорог возвышается обелиск, высеченный из серого гранита. Босой Вяйнемайнен в широкой рубахе играет на каменных кантеле. Когда, в каком веке жил этот мастер, что грубым резцом вырубил мужественные черты финского героя? Время и ветер сделали свое: истерлись тонкие струны, едва-едва обозначены узор и ремешок на рубахе.

Тиролец спрыгивает с машины, достает гранату.

За ним – егерь.

– Не смей! – кричит он. – Это Вяйнемайнен, он жил давно.

– Какой еще Вяйнемайнен?

– Это страна Калева… это лодка из осколков веретена…

– Пошел ты в задницу со своим Калева. Ты дурак или контужен в голову?

– Не смей взрывать, – кричит егерь, – что ты, идиот, понимаешь в этом!.. А это древность, это страна чудес Похйола, это сам Лемминакайнен, соблазнитель женщин, это…

– К черту чудеса!..

Все пригибают головы, и граната, кувыркаясь, летит в курносое лицо сказочного героя Суоми.

На третий день, когда «зона пустыни» широкой горящей просекой рассекла Лапландию с запада на восток, фон Герделер вышел из «опеля», размял затекшие ноги. Он задыхался от дыма, отхаркивался серой слюной, не мог уже думать о табаке. Потемневшие небеса отражали пламя далеких пожаров, и от этого казалось, что вся Суоми охвачена громадным заревом.

– Куда, куда прешь? – крикнул он шоферу одного грузовика. – Там уже Швеция!..

Машина остановилась, солдаты терли снегом закопченные лица, снимали каски – работа закончилась.

– Где бы воды? – сказал фон Герделер.

Он расстегнул шинель, пошел в сумерки наплывающего вечера. Где-то невдалеке журчала река, и он скоро увидел ее. Эта река была пограничной, возле моста белела будка часового.

На другом – уже шведском – берегу, который заволакивало дымом горевшей Лапландии, стояли шведы. Стояли молча, не двигаясь, смотрели в сторону соседней страны. Здоровые рослые крестьянки в раздутых пестрых юбках, за которые держались здоровые дети. Деревня, видневшаяся за косогором, тоже казалась какой-то здоровой, ее дома – прочными, добротными…

Вспоминая службу на рудниках Елливаре, фон Герделер слегка поклонился в сторону дружественной страны и сказал по-шведски:

– Добрый вечер! Я бы хотел купить у вас молока…

Никто не шевельнулся. Дети прятали свои лица.

– Я заплачэ, – продолжал оберст, – хотя бы кружку…

Он ступил на мост, но пограничник вдруг крикнул:

– Назад. Застрелю!..

Криво усмехнувшись, фон Герделер спустился к реке, долго выбирая камень посуше.

Он пил жадными глотками, и за его спиной полыхало зарево, а на другом берегу молча стояли люди.

Первый десант

Лейтенант Ярцев, как всегда, спокоен и гладко выбрит. Голос этого человека ровен и красив той особой звучностью, какой обладают голоса русских певцов. Но никто не знает – поет он или нет. Ярцев человек замкнутый. Скупой не только на песню, но и на слова. Говорят, что когда лейтенант стал известен в штабах Лапландской армии как лучший разведчик Северного флота, его жену, оставшуюся в Новгороде, немцы замучили в концлагере. Вот с тех пор и поскупел Ярцев на слова.

– Итак, – говорит он, взглянув на морских пехотинцев, – сдайте все документы, ордена, фотокарточки и письма.

И пока бойцы выкладывали перед ним содержимое карманов, Ярцев, то хмурясь, то слегка улыбаясь, читал какое-то письмо. Это письмо он получил только что и удивился – писала Аглая Сергеевна; писала второпях, просила извинить ее за то, что впервые после той встречи на мотоботе решила воспользоваться его адресом. Сейчас она снова уезжает на фронт, ее дочка растет, и… «Что ж, – подумал Ярцев, дойдя до самого главного в письме, – я догадывался, что Никонов, и никто другой, партизанит сейчас в Финмаркене!..»

Он разрывает письмо на мелкие клочки, говорит:

– Ну, все сдали?.. А ты чего прячешь там?

Русланов смущенно переминается с ноги на ногу:

– Да это, товарищ лейтенант, карточка… маленькая…

Ярцев спокойно отбирает у него фотографию какой-то курносой девушки, кладет ее в общую груду бумаг.

– Во-первых, – говорит он, – это есть неисполнение приказа, а во-вторых… любовь надо хранить не в кармане, а вот здесь!..

Где – здесь, он не показывает, но все и так догадываются, что любовь надо хранить в сердце.

Сложив документы в пачку и перевязав бечевкой, лейтенант кладет их в ящик стола, закрывает на ключ:

– Вернемся – получим, не вернемся – получат родные…

О смерти он всегда говорит просто, как о чем-то обычном, – слишком часто встречался Ярцев с нею, чтобы говорить иначе.

Посмотрев на часы, произносит только одно слово:

– Пора!..

Долго шли в темноте, подкидывая на спинах тяжелые рюкзаки, набитые не столько продовольствием, сколько дисками и гранатами; стволами автоматов раздвигали перед собой колючие кустарники. Никто – ни друг, ни враг – не видел их в эту ночь: лейтенант Ярцев, шагавший впереди отряда, вел их какой-то неприметной тропинкой, которая блуждала по откосам сопок, извивалась в зарослях можжевельника, пролегала через болота.

– Где будем грузиться? – спросил Русланов.

Ставриди с горячной поспешностью южанина израсходовал свои силы вначале и теперь, устав, ответил с придыханием:

– Говорят, в Матти-воуно.

– А высаживаться? – спросил Найденов, шагавший сбоку.