Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль

– А над чем ты сейчас работаешь?

– Над чем?..

Ирина Павловна улыбнулась: она знала, что вопрос задан только из уважения к ней, к ее труду, но сын никогда не смотрел на море, как на гигантский бассейн с подопытными организмами, – море оставалось для него лишь морем, и только!

– Помнишь, – сказала она, – год назад, осенью, я вернулась из Архангельска… Ты еще заливал свинцом весла, потом пришел Вахтанг… Помнишь?

– Ага! Ты еще книгу свою привезла. А что?

– Так вот, – Ирина Павловна подбросила на ладони тяжелую рукопись, – я переписала эту книгу заново. Вернее, даже не переписала, а написала совершенно новую книгу на эту же тему.

– А старая? – удивился Сережка.

– Устарела, – ответила мать.

– Так быстро?

– В наше время, Сережка, год – срок немалый. Ведь это не роман, а пособие для всех, кто плавает с тралом… И притом, – добавила она, – в этой книге я пыталась немного заглянуть в будущее…

– Каким же образом? И на много ли?

– Ох, Сережка! – засмеялась Ирина Павловна. – Боюсь, что через год и она устареет тоже. Но это и не важно. Все так и должно быть – время летит… Сейчас, – продолжала она серьезнее, – меня, по сути дела, интересует только одно: книга должна послужить победе, – понимаешь ты?

Сережка посмотрел на снег за окном, на чернеющие вдали скалы, заметил, как поднимается от воды залива легкий пар, и вдруг понял, что этим взглядом он уже словно начал прощаться надолго со своим севером. «Жалко», – подумал он и сказал:

– Скоро я, мама, увижу твой город и побываю в саду…

Правда пастора Кальдевина

Киркенес посетил квислинговский министр полиции Ионас-Ли.

В своей речи по радио он призывал население принять активное участие в строительстве немецких укреплений и быть готовыми на случай поспешной эвакуации «в связи с предстоящими разрушениями городов» полярного побережья Норвегии.

Эвакуироваться население не стало, а вербовочные пункты трудовой мобилизации, открытые в каждом рыбацком поселке, пустовали.

Тогда Ионас-Ли созвал всех священнослужителей северного епископства. На это у министра имелись особые основания, ибо пасторам доверялась выдача продовольственных карточек прихожанам…

– Мои любезные гарлесы и сартории,[12] – иронически обратился Ионас-Ли к пасторам, – за последнее время в умах некоторых подданных намечается тенденция неверия в победу нашего верного друга и союзника – Германии. Я хотел бы сказать, что это вредное и опасное заблуждение, ибо славная армия фюрера сейчас сильна, как никогда, и все те… э-э-э… эволюции, совершаемые германской армией, не есть отступление, а лишь выравнивание растянутой линии фронта…

Руальд Кальдевин не мог удержать улыбки, и министр, заметив эту улыбку, метнул в его сторону злобный взгляд. Он держался осанисто и представительно, но мундир сидел на нем мешковато, и погоны коробились на узких плечах; он, видно, хотел сказать что-то торжественное и умное, но нужных слов не нашлось, и пришлось раскрыть свою полицейскую душонку до конца.

– В общем, господа пасторы, я созвал вас затем, чтобы сообщить следующее. Долг повелевает нам убедить жителей в их обязанности работать на оборонном строительстве. Объявите вашей пастве, что тем, кто посмеет противиться распоряжениям германского командования, я приказываю вовсе не выдавать на очередной месяц продовольственных карточек. Пусть подумают… Может быть, голодное брюхо научит их уважать нашу волю к победе!..

Министр пожевал старческими губами, мельком стрельнул глазами в сторону Кальдевина. В эту минуту Ионас-Ли думал, что генерал Рандулич будет доволен, если удастся вывести все население на работы.

– Можете, – закончил он, – возвращаться по своим приходам…

Смущенно переглядываясь и неуверенно пожимая плечами, расходились норвежские пасторы, обходя стоявшего в дверях – на страже квислинговского правителя – здоровенного, толсторожего хирдовца.

Вернувшись в свой церковный приход, пастор Кальдевин в первую очередь просмотрел присланные ему из комендатуры списки трудовой мобилизации. Жителей, записавшихся на строительство линии немецкой обороны Петсамо – Рованиеми, насчитывалось всего несколько человек. Если все делать так, как приказывал этот Иудас-Ли, как его называли в народе, то не один честный норвежец умрет голодной смертью.

«Вы хотите и меня сделать иудой? Благодарю покорно!..»

Крохотный котенок с белым пятном на лбу подошел к нему по крышке органа и ступил передними лапами на плечо пастора. Кальдевин взял котенка на руки, долго стоял молча, смотря в окно, где виднелись крыши полярного города. Синие сумерки заливали улицы, в комнате стало темно. Нежно гладя мурлыкающего котенка, пастор зажег свечи, спустил шторы.

«Какая тоска, – думал он, – как я несчастлив, что не могу быть там, где мои друзья – Улава, Никонов, Дельвик…»

– Ну что? – спросил он котенка, дуя ему в ухо. – Хорошо тебе?.. Дурачок!..

Щелкнула дверца старинных часов, из нее выскочил маленький гном и пять раз ударил бронзовым молоточком по миниатюрной наковальне. Обратно гном уйти не мог – механизм был испорчен, и дверца не закрывалась. Пастор спустил котенка на пол и помог гному спрятаться в фарфоровом домике до следующего часа. Прапрадедовские вещи быстро старели, и это было тоже грустно.

Кальдевин согрел себе кофе, попытался забыться в чтении древних скандинавских саг о Валгалле, Одине и черном вороне. Но время не ждало, и, отложив книгу, он принял решение.

* * *

– Семья из трех человек… Раз, два, три – на рыбу, на хлеб, на масло. Кто следующий?

– Олаф Керсти. Семья – два человека.

– Вот карточки, расписывайся.

– Благодарим вас, пастор.

– Тетушка Ланге, передайте сыну: он молодец, что отказался работать на немцев. А сейчас получите карточки!

– Вы добрый человек, господин пастор!

– Я просто норвежец, тетушка Ланге. Следующий!

– Горняк Иоганн Якобсон. Семьи нет.

– Расписывайся.

– А мне-то говорили, что карточки только тем дают, кто продался немцам. Спасибо, господин пастор!..

– Здравствуйте, фрекен Инга, как здоровье вашего отца?

– Он совсем плох, совсем плох, господин пастор.

– А что говорят немцы? Ведь они обязаны выплатить ему компенсацию за потерю трудоспособности на их рудниках.

– Что вы, господин пастор! О каком пособии может идти речь, если они подозревают, что он участвовал во взрыве рудника «Высокая Грета»…

– А мой муж вот уже вторую неделю не возвращается с моря…

– Только не надо плакать, фру Агава.

– Как же не плакать, господин пастор, если Олаф Керсти вчера нашел на берегу моря доску от борта его иолы!

– Хорошие моряки, фру Агава, не всегда тонут вместе с иолой. А пока получите на своего мужа карточки. Он, я верю, вернется!..

– Спасибо на добром слове, господин пастор! Дайте поцеловать вашу руку…

Поздним вечером Руальд Кальдевин закончил раздачу карточек. Через его комнату за эти несколько часов прошло все население городка, и после встречи с народом Кальдевин обрел уверенность в своей правоте, укрепился духом и с легким сердцем стал готовиться к воскресной проповеди.

* * *

В освещенном свечами храме пахло хвоей, которой устилался проход между рядами скамей молящихся. Орган только что кончил играть торжественную магнификату и замолк, жалобно всхлипнув старыми мехами. По деревянному барьеру, ограждавшему хоры над входом в кирку, не спеша прошла большая церковная крыса.

«Сколько их развелось!» – с отвращением подумал пастор, взбираясь по узкой лестнице на высокую кафедру. Сегодня он вел службу, одетый в белую льняную одежду, с черной манишкой на груди, поверх которой лежал серебряный крест. Степенно поднявшись на кафедру, Кальдевин положил перед собой толстый лютеранский Гезанбух с тяжелыми медными застежками. Пригладил руками густые светлые волосы и раскрыл Гезанбух, поставив его ребром на возвышение кафедры.

По рядам молящихся прошел встревоженный гул голосов – все увидели, что полураскрытая церковная книга, поставленная на ребро, теперь представляет собой букву «V».

Виктория! Победа! – вот что хотел сказать этим Кальдевин, и его поняли…

Когда же он заговорил, все смолкли. Проповедь начиналась призывом к ожиданию яркого восхода, который разгорается на востоке (так в эти годы начинались почти все проповеди).

Кальдевин говорил, нервно сцепляя и расцепляя тонкие пальцы своих подвижных энергичных рук, жесты которых дополняли каждое его слово. Он ощущал самые сильные места своей проповеди по тому сухому шепоту, который начинал шелестеть в рядах молящихся.

– …И нет спасения злу, которое еще тщится остаться живым в нашем мире. Но, братья и сестры, не взращивайте это зло своими руками, как бы ни был силен бес искушения, ибо добро уже стоит на пороге наших хижин. И недалек тот час, когда оно вместе с восходом посетит каждый честный и мирный дом, и горько придется тому, кто в эти тяжелые годы помогал злу одолеть справедливость мира сего…