Раненые звёзды - Сергей Котов

глядел информацию по Фаэтону в сети. Там никакие верования не упоминаются вовсе. Зачем они холодным сумасшедшим убийцам?

Камелия вздохнула, потом взглянула на меня своими огромными анимешными глазами.

— Да брось. Ты же очень умный человек. Идёт война. Мы тщательно культивируем образ врага, потому что сами хотим выжить. Фаэтонцы — они почти наше зеркало. Да, более централизованы и склонны к авторитаризму. Но и только. У них тоже есть семьи, дети, чувства, планы на будущее… вот только нам лучше об этом забыть. Потому что мы вынуждены их уничтожать.

У меня даже челюсть опустилась от таких откровений.

— Ты… ты опасно близка к измене, — заметил я, — а я человек военный.

— Гриша, мы ведь в храме Ареса. Или ты не в курсе? — она засмеялась, — это единственное место на корабле, где нет следящих и подслушивающих устройств. На самом деле нет — я проследила. Для этого он и создавался. Я настояла в Совете, мотивируя заботой о брате. Но на самом деле мне очень нужно было такое помещение для разговора с тобой.

— Что ж… — осторожно заметил я, пытаясь переварить полученную информацию, — вот мы и говорим.

— Кто ты, Гриша?

Признаюсь, я давно расслабился, и уже не ожидал этого вопроса. Он застал меня врасплох. Я опустил взгляд, разглядывая собственные ладони, лихорадочно пытаясь выработать линию поведения, которая не привела бы меня в лабораторные застенки, или в психушку. Я даже забыл, что мы в космосе, на пути к Венере — соревнуемся с вражеским кораблём в скорости.

— Извини, — вздохнула Камелия, — это было слишком «в лоб». Давай я сначала о себе пару слов. Ты ведь за несколько месяцев просто не мог детально разобраться в нашей властной системе, да? Много не знаешь и не понимаешь. Тем более что информация тебе давалась дозированно. Наша Конфедерация — глубоко технократическое образование. Высшую политическую власть осуществляют учёные. Я и моя семья — потомственная элита. Мы входим в Совет. Это мне на стол попали данные твоего генетического анализа, ещё когда ты находился в криокамере, и консилиум оценивал возможность твоего оживления. И это я убедила остальных, что ты — наш сверхсекретный проект.

Я вздохнул, поднял взгляд, и, наконец, решился посмотреть ей в глаза.

— Зачем? — спросил я, — зачем ты это сделала?

— Одна из причин в том, — спокойно ответила Камелия, — что я сама не слишком религиозна. Я не хотела паники. Из большого состава Совета рано или поздно произошли бы утечки. Дело в том, что миф о конце света говорит, будто незадолго до него нас посетит марсианское воплощение Ареса. Тебя могли принять за божество, начались бы брожения в обществе — которые совсем некстати в условиях военного времени.

— А другая?

— Что — другая? — переспросила Камелия.

— Ты назвала одну из причин. Какие ещё есть?

— Ах, это, — она улыбнулась, — наша власть, как и любая власть в природе, неоднородна. Я принадлежу, скажем так, к прогрессистам. Я верю, что наша конфронтация с Фаэтоном имеет принципиальное разрешение. Мы способны разложить их культурно, если навяжем правила игры, установив перемирие. И мы к этому идём.

— А появление живого воплощения бога последних дней способно этот план разрушить… — произнёс я.

— Точно! — она кивнула, — был, конечно, вариант выдать тебя за шпиона фаэтонцев. И не оживлять. Но этого мне тоже не хотелось. Очень уж интересные у тебя гены.

— Да? — усмехнулся я, — и чем же?

— Мы не способны создавать конструкты такого уровня. И не будем способны ещё лет двести, — ответила Камелия.

— Значит, ты точно уверена, что я конструкт?

— В этом не может быть ни малейших сомнений, — она снова улыбнулась, — ты ведь успешно прошёл инициацию. И приобрёл такие возможности, которые мы не то что спроектировать — даже вообразить себе не могли. У тебя в мозгах теперь квантовый компьютер! Так кто ты, Гриша?

— А сама как считаешь? — наплевав на вежливость, вопросом ответил я, — у тебя ведь есть какие-то гипотезы? Раз ты неверующая.

— Есть, — она кивнула, — собственно, варианта всего два: ты или конструкт создателей. Или конструкт иной, очень высокоразвитой цивилизации, которая решила вмешаться, и оценить, что у нас тут вообще происходит.

Я вздохнул, сцепил пальцы. Потянулся. Почесал подбородок.

— Ты ведь мне не поверишь, если я скажу, что сам не знаю? — спросил я.

— Не оскорбляй мой интеллект, Гриша, — Камелия покачала головой, — я знаю, что ты не потерял память. У тебя иногда проскакивали… скажем так, очень странные вещи. Нет, не часто — в целом ты отлично себя контролировал — но я ведь очень внимательная, знаешь ли.

Я снова вздохнул. Снова почесал подбородок. И, наконец, решился сказать правду.

— Понимаешь какая ситуация, — сказал я, — дело в том, что я и правда не знаю, кто я.

Она разочаровано опустила глаза.

— У меня были отец и мать, — продолжал я, — которые уверены, что родили меня сами. Был, правда, один странный эпизод незадолго до моего зачатия… мама рассказывала. Но это совершенно ничего не доказывает.

— Всё-таки ты с Фаэтона? — заинтересовалась Камелия.

— Нет, — я покачал головой, — если быть совсем точным — я с третьей планеты.

— С третьей? — она чуть нахмурилась, — ледяной мир… это бессмыслица какая-то! Там что, есть скрытая колония?

— Мы называем свой мир Земля, — продолжал я, — слово «Земля» я произнёс на русском.

У Камелии округлились глаза.

— И до моего рождения еще около миллиарда лет, — продолжал я, — марсианских лет.

— Не понимаю, — сказала она, — объясни.

Я коротко пересказал ей свою историю, подробно остановившись на цепи событий, которые привели к моему появлению на дальней орбите древнего Марса.

Она слушала не перебивая, уставившись на меня своими глазищами. Этот взгляд сбивал меня с мысли, поэтому, не прерывая рассказа, я принялся разглядывать статую местного божества. Это помогло собраться с мыслями.

— Значит, ты видел создателей? — спросила она, когда я закончил.

— Не самих создателей — только результат их деятельности. На момент, когда я попал в прошлое, они успели уничтожить все следы цивилизации на внешних планетах.

— Фаэтона в вашем времени нет… а Марс — безжизненная планета? Так?

— Всё верно, — кивнул я.

— Хотя миллиард лет… это ведь очень много… это ни о чем не говорит… — пробормотала она себе под нос, словно отвечая на какие-то собственные мысли.

— Те данные, которые успели собрать земные зонды о Марсе, — безжалостно продолжал я, — позволяют предположить, что около двух с половиной миллиардов земных лет на планете произошла крупная катастрофа. Возможно, столкновение.

— Два с половиной земных? — спросила Камелия, и сама ответила на свой вопрос: — около миллиарда наших.

— Ага, — кивнул я, и улыбнулся, — плюс минут сто миллионов лет.