Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

для понимания, но в каждый момент своей жизни его воплощает учитель. Наблюдая за тем, как он ест, разговаривает, двигается или молится, ты видишь Тору во плоти.

Мишна – не слишком привлекательное писание. Эмоциональности библейского языка ей недостает; она состоит не из увлекательных историй, а из сухих законов и правил. Но мысль о повествовании, в котором один сюжет неизбежно вытекает из другого, была слишком болезненна для раввинов: слишком хорошо они знали, чем эта история закончилась. О Мишне говорят иногда, что это гремучая смесь из острой боли и лживой надежды, способ удержаться на краю бездны ужаса и отчаяния[783]. Мир раввинов разлетелся вдребезги, и им осталось лишь подбирать осколки. С историями о Небесном Храме, которые все еще сочиняли писцы, они не хотели иметь ничего общего; они обеими руками держались за повседневную реальность, дискутируя, например, о функции такого-то помещения в храмовом комплексе[784] или о том, как патрулировала окрестности храма ночная стража[785].

Важнейшей фигурой в Явне стал равви Акива, доведший до совершенства систему мидрашей, нередко извлекавших из «Закона и Пророков» смыслы, резко расходящиеся с изначальными намерениями библейских авторов. В одной истории, популярной и через много лет после его смерти, рассказывается: слава о гениальности Акивы достигла небес, и сам Моисей решил прийти к нему на занятие, но обнаружил, к немалому своему смущению, что не понимает ни слова из Акивиных объяснений Торы, данной ему на Синае! «Сыны мои превзошли меня», – гордо заметил он, вернувшись на небеса[786]. Раввин Ишмаэль считал, что Акива порой заходит слишком далеко. Не лучше ли держаться как можно ближе к изначальному тексту?[787] Но метод равви Акивы взял верх, поскольку оставлял писание открытым: слово Божье бесконечно, и ни одно истолкование не в силах его исчерпать.

Но Акива был трагической фигурой, и его судьба продемонстрировала тщетность надежд раввинов. В 130 году римский император Публий Элий Адриан во время поездки по стране посетил Палестину. У него был обычай возводить в честь своих посещений какие-либо здания; и, прибыв в Иерусалим, все еще лежащий в руинах, он решил даровать этой стране совершенно новый город под названием Элия Капитолина, в честь самого себя и богов римского Капитолия – проект, разумеется, преисполнивший иудеев ужасом. На следующий год Адриан издал серию указов, запрещающих обрезание, обучение Торе и посвящение в раввины. Тут даже самые умеренные раввины поняли, что новой войны с Римом не избежать. Мятеж возглавил Симон бар Косиба, стойкий воин, которому удалось три года не подпускать римлян к Иерусалиму. Равви Акива приветствовал его как Мессию и нарек именем Бар Кохба, «Сын Звезды». Но римские легионы последовательно снесли с лица земли одну иудейскую крепость за другой. Затем евреев изгнали из страны, запретив им жить в Иудее, а равви Акива умер смертью мученика: за поддержку мятежа римляне заживо содрали с него кожу.

Раввинам пришлось переехать в город Уша в Нижней Галилее. Хотя новый император Антонин Пий (царст. 158–161 гг. н. э.) смягчил законодательство Адриана, теперь они понимали, что восстановить Храм не удастся, и бросили все силы на свое новое писание, которое назвали Мишна. По-видимому, это была письменная версия их дискуссий в Явне в сочетании с позднейшими, более трезвыми размышлениями[788]. Устные дискуссии и устная передача остались нормой, но после разгрома восстания Бар Кохбы раввины почувствовали, что предания необходимо записывать. Они полагали, что изначальные еврейские писания – Танах – относятся к фазе истории, ныне ушедшей навеки, однако могут использоваться выборочно, для легитимизации своей точки зрения. Полный текст Мишны представляет собой гигантское собрание раввинистических законов и правил для нового мира, упорядоченных в шести седарим («ордерах»): Зраим («Семена»), Моэд («Праздники»), Нашим («Женщины»), Низикин («Ущербы»), Кодашим («Святыни») и Техарот («Правила чистоты»). Эти разделы, в свою очередь, подразделяются на шестьдесят три трактата. Мишна открыто и гордо отделяет себя от Библии, крайне редко цитирует ее или на нее ссылается. Нигде она не возводит свой авторитет к Моисею, да и вообще не обсуждает свой авторитет или происхождение: ее компетентность утверждается без доказательств, как нечто очевидное и не подлежащее сомнению. Поскольку раввины – живые воплощения Торы, библейская поддержка их заповедям не требуется[789]. После катастрофы Бар Кохбы они покончили с апокалиптическим пылом, с мессианскими мечтами об искуплении. Быть может, храм погиб навеки; но теперь иудеи, как некогда изгнанники в Вавилонии, напоминали себе о присутствии Бога, ритуализируя свою повседневную жизнь. Шесть ордеров были выстроены как своего рода текстуальный храм[790]. Первый и шестой касаются, соответственно, святости земли и людей. Двое внутренних ордеров – Нашим и Низикин – кодифицируют частную, домашнюю жизнь иудеев и их деловые взаимоотношения. А второй и пятый («Праздники» и «Святыни») – это несущие колонны, на которых держится все здание текста.

Однако для того, чтобы жить так, словно шхина все еще обитает в Святая святых, когда от Храма остались лишь обугленные руины, требовался определенный героизм. Чтобы утвердить виртуальное присутствие Храма в повседневной жизни иудеев, пришлось выработать тысячи новых правил. Как иудеям относиться к язычникам? Если в святое место превращен теперь каждый иудейский дом, позволительно ли женщинам брать на себя задачи священников? Как вывести из былых роскошных церемоний нынешние скромные домашние ритуалы?[791] Чтобы придать домашним обрядам серьезность и торжественность, раввины использовали древний богослужебный календарь. Мишна подробно описывала празднование Пасхи в храме, ясно давая понять, что теперь те же ритуалы необходимо приспособить и к самым скромным домашним обстоятельствам. В это же время, по-видимому, раввины окончательно составили и отредактировали библейский канон, придав ему новое настроение, серьезное и торжественное. До потери Иерусалима некоторые апокалиптические истории о Небесном Храме также считались частью писания. Теперь они были решительно исключены из канона. Пощадили лишь Книгу Даниила, персонажа исторического. Возможно, на эти решения повлияла растущая популярность писаний движения Иисуса, более апокалиптически настроенного и готового принимать книги, отвергнутые раввинами.

Раввины проделали экстраординарную работу по превращению храмовых ритуалов в духовный труд. Едва ли они смогли бы убедить людей соблюдать все эти обряды, если бы те не ощущали их действенность. Теперь присутствие Бога являлось иудеям при совместном изучении Писания: «Если двое сидят вместе и обмениваются словами Торы, Шхина обитает посреди них»[792]. Такую эмоциональную духовность находим мы уже не на сухих страницах Мишны, а в «Пирке Авот» («Речения отцов»), антологии, составленной после завершения Мишны, около 220 года. Этот очень любимый иудеями текст прослеживает «родословные» великих раввинов, восходящие к Гиллелю и Шаммаю, и описывает преобразующее воздействие