Терновая цепь - Кассандра Клэр

снова встретились на крыльце. Юноша не стал надевать пальто, и холодный ветер шевелил его черные локоны, касавшиеся щек и затылка. Увидев, что жена выходит на улицу, он выдохнул белое облачко пара и сунул руку в карман.

Корделия с удивлением увидела женские перчатки. Свои перчатки. Светло-серые перчатки из лайки, расшитые листьями; они были сильно измяты и покрыты пятнами, как будто побывали под дождем.

– Ты оставила их, – очень спокойно заговорил Джеймс, – когда уехала в Париж. Я давно хотел их вернуть. Прошу прощения – я все это время носил их с собой и забывал тебе отдать.

Корделия, ничего не понимая, взяла перчатки.

– Но… как они очутились у тебя в кармане?

Джеймс провел рукой по волосам – она узнала этот жест, выдававший волнение.

– Я хочу быть с тобой честным, – сказал он. – Полностью честным, потому что, мне кажется, только откровенность поможет нам выйти из этого положения. Она – наша единственная надежда. Да, я действительно все еще надеюсь, Маргаритка. Я не буду докучать тебе разговорами об этом – о нас с тобой, – но знай, что я не собираюсь отказываться от тебя.

Корделия смотрела на него в изумлении. Только что, на лестнице, он говорил об унижении, но сейчас его лицо и взгляд выражали лишь спокойствие и решимость. Даже нечто вроде гордости. Он не стыдился своих чувств, это было ясно.

– Я последовал за тобой в ту ночь, – продолжал Джеймс. – В ту ночь, когда ты ушла от меня. Я проследил твой путь до дома Мэтью, потом узнал, что вы на вокзале Ватерлоо. Я успел до отправления поезда, видел, как ты садилась в вагон. Я бы побежал за тобой, но появился отец – он нашел меня на вокзале при помощи Отслеживающей руны. Оказалось, что Люси исчезла, и я должен был ехать на поиски.

Опустив взгляд, Корделия теребила в руках перчатки.

– Ты был там? На платформе?

– Да, – кивнул Джеймс. Он протянул руку и сомкнул ее пальцы вокруг перчатки. Его рука покраснела от холода, ногти были обкусаны до крови. – Хотел, чтобы ты знала. Я бросился за тобой в тот миг, когда узнал, что ты ушла. Я не стал ждать, пока смолкнет голос уязвленной гордости и все такое прочее. Я понял, что ты оставила меня, и побежал за тобой, потому что, когда любимая женщина уходит, мужчина может думать только о том, как ее остановить.

«Любимая женщина». Их лица были совсем рядом, в нескольких дюймах друг от друга. Она подумала: «Я могла бы сейчас приподняться на цыпочки и поцеловать его. И он ответил бы на поцелуй. Я могла бы сейчас сбросить эту невыносимую ношу, которая давит мне на плечи, заглушить внутренний голос, который предупреждает меня: „Будь осторожна. Он может снова больно ранить тебя“».

Но в этот момент перед ее мысленным взором промелькнуло лицо Мэтью. Образ Мэтью и огни Парижа, и все причины, по которым она бежала из дома. Она услышала скрип колес экипажа, и, как в сказке про Золушку, чары рассеялись.

– Спасибо, – сказала Корделия. – За перчатки.

Она спустилась с крыльца и не обернулась, чтобы узнать, не смотрит ли Джеймс ей вслед.

Пока карета, стуча колесами, ехала сквозь серо-фиолетовые лондонские сумерки, она думала: «Если Джеймс видел, как я садилась в поезд, он не мог провести с Грейс больше часа – скорее всего, даже меньше. А когда он понял, что меня нет в доме… неужели он сбежал от нее, бросил ее? Но что могло произойти между ними такого, отчего его чувства так внезапно изменились?»

Почувствует ли он когда-нибудь себя здесь как прежде? Джеймс не знал. Вот он сидит в окружении родных в столовой, где тысячи раз завтракал, обедал и ужинал, но после событий последних недель все казалось ему чужим. Шкафчик для посуды с застекленными дверцами и изящными инкрустациями в виде цветочных гирлянд; он помнил, как его мать заказала его у Шулбреда, чтобы заменить кошмарный викторианский шкаф, стоявший здесь прежде. Стулья на тонких гнутых ножках с резными деревянными спинками в виде листьев папоротника; в детстве, когда они с Люси играли, эти стулья изображали пиратские корабли. Бледно-зеленые обои, лампы на камине с белыми стеклянными абажурами в форме лилий по обе стороны от фарфоровой вазы, украшенной желобками. Тесса приказывала ставить в эту вазу свежие цветы каждую неделю, даже зимой.

Все осталось прежним. Изменился сам Джеймс. Он женился, покинул родительский дом, обзавелся собственным хозяйством. До восемнадцатилетия осталось немного; скоро Конклав должен был официально признать его взрослым. И сейчас он чувствовал себя так, словно ему пришлось надеть костюм, из которого он давно вырос.

– А ты как думаешь, Джеймс? – обратилась к нему мать.

Джеймс поднял голову, чувствуя себя виноватым. Он не слушал разговор за столом.

– Прошу прощения, я отвлекся.

Люси объяснила:

– Мы обсуждали рождественский прием. Осталось всего три дня.

И она устремила на брата немигающий взгляд, словно говоря: «Я прекрасно знаю, что ты нас не слушал, и, по-моему, мы совсем недавно говорили о том, что при родителях следует вести себя прилично».

– Правда? – Джеймс нахмурился. – А что, все гости по-прежнему собираются прийти?

Родители были настроены во что бы то ни стало поддерживать традицию институтских рождественских балов. Это началось еще при Шарлотте и Генри, которых, как объяснили ему Уилл и Тесса, ничуть не смущал тот факт, что Сумеречные охотники не отмечают этот праздник простых людей. В Лондоне от Рождества было никуда не деться; весь декабрь горожане были заняты только подготовкой к празднику, украшением домов и покупкой подарков. Шарлотта и Генри поняли, что ожидание чего-то приятного и радостного может скрасить для Анклава долгую холодную зиму. Эрондейлы продолжали традицию организации балов в конце декабря; более того, Джеймс знал, что именно на одном из таких балов в Институте его родители обручились.

– Согласна, это и впрямь странно, – улыбнулась Тесса. – Но приглашения были разосланы в начале месяца, еще до того, как начались эти жуткие убийства. Мы подумали, что теперь люди сочтут празднование неуместным, но никто пока не отказался.

– Это важно для Анклава, – заявил Уилл. – Видит Ангел, нам сейчас не помешает поддержать боевой дух в наших рядах.

Люси смотрела на отца с сомнением.

– Да, это похвальное проявление самоотречения – устроить праздник, который ты любишь больше всех прочих.

– Моя дорогая дочь, меня оскорбляют подобные инсинуации, – возмутился Уилл. – Сейчас на Институт обращены взоры всего Анклава, и мы должны задать нужный тон и показать всем, что Сумеречные охотники, как избранные воины Ангела, продолжают