Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

со стороны мыса Кабо-де-лас-Вирхенес и белые утесы Огненной Земли на юге, мореходы в эпоху Магеллана наблюдали безжизненные берега, бедные лесом и пресной водой, и длинную полосу предательски опасных песков, преграждающих им путь. На современных судах, где почти не чувствуется качка и сохраняется идеальное равновесие, пассажиры редко замечают набегающие приливы и опасное мелководье. Скалы, которые сейчас выглядят живописно, раньше словно бы так и хотели разорвать корабли на части. Пингвины, живописно строящие свои гнезда в песчаных породах на побережье, были в голодных глазах первых путешественников всего лишь дичью, добыть которую к тому же было непросто. Прекрасно известные ныне заливы и протоки уподоблялись сиренам, сбивающим суда с пути и уводящим в обманчивые туманы. Там, где современные пассажиры увлечены фотографированием природы, корабельные офицеры в отчаянии поедали глазами берега в поисках жизненно важных ручьев с пресной водой или перелесков.

Изображение Магеллана, выполненное во Франкфурте в 1594 году Теодором де Бри и приводимое здесь в варианте XIX века, было, в свою очередь, скопировано с флорентийского оригинала 1589 года работы гравера Яна ван Страата, он же Джованни Страдано. Магеллан изображен как аристократ и профессионал: он бесстрастно стоит в рыцарских доспехах возле мачты своего корабля, держа в руках измерительный циркуль и другие навигационные инструменты. Упавшая мачта символизирует бурное путешествие. На знамени изображен орел династии Габсбургов. Нептун парит слева вверху, ветер стремится отогнать корабль. Огромная птица сжимает в когтях слона – возможно, отсылка к схожему мифу, изложенному Пигафеттой, а также напоминание о том, что за проливом лежит Восток. Вспышки огня символизируют Огненную Землю. Патагонский великан глотает стрелу; рядом резвятся другие местные и морские жители. Аполлон, благословляя корабль и сжимая лиру, словно бы прорицает, что рассказ о путешествии будет чрезвычайно поэтичным, что солнце разгонит низкие облака, а экспедиция обогнет Землю подобно Солнцу. Из F. H. H. Guillemard, The Life of Ferdinand Magellan (London: Philip, 1891)

Магелланов пролив можно грубо описать как расположенный у обшлага рукава Южной Америки шеврон, сужающийся к югу. Мыс Фроуард, самая южная точка континента, находится на его конце. Восточный рукав несколько загибается, как если бы на обшлаге были небольшие складки. Широкий проток, известный как Пасо-Анчо, отходит на север и слегка на запад от мыса Фроуард, прежде чем изогнуться к северо-западу в сторону Атлантики в форме трех заливов почти круглой формы, отделенных узенькими проливами и напоминающих пузыри в детском шаре. С запада на восток действует сильное приливное течение – сначала в части пролива неправильной формы, испещренной бухтами и четырьмя небольшими островами, из которых два по сути представляют собой торчащие из воды скалы; проход в следующий «пузырь», который сейчас обычно называется Байя-Виктория, имеет в длину около 4 километров и в ширину семь с половиной. Вокруг островов лежат широкие поля водорослей. Суровые темные горы на южном берегу поднимаются более чем на 300 метров и даже летом покрыты шапкой снегов. Еще через 37 километров к востоку, за очередным широким плесом, берега сходятся, образуя проходы всего четыре километра в ширину и около 22 километров в длину. Магеллан шел с востока и вошел в пролив со стороны мыса несколько южнее 50 ° южной широты. Он назвал его мысом Дев – де-лас-Вирхенес, в честь отмечаемого 21 октября праздника святой Урсулы и ее 11 000 спутниц, убитых гуннами, захватившими Кельн. Штурманы Магеллана почти абсолютно правильно вычислили широту, а долготу определили (вновь под руководством Сан-Мартина) как 44,5 ° к западу от Сан-Антана на островах Зеленого Мыса; учитывая условия измерений и доступные средства, ошибка чуть более 2 ° была вполне простительна[572].

Чтобы попасть в «устье, напоминающее залив», Магеллану нужно было провести судно мимо длинной, но, к счастью, хорошо заметной полосы песка и обширных дюн, следуя против течения и яростного ветра, при этом отбиваясь от общего мнения команды, которое, согласно Пигафетте, состояло в том, что это очередное устье реки или залив, никуда не ведущий: «Без капитан-генерала нам бы ни за что не обнаружить этот пролив, так как нам говорили, что он закрыт со всех сторон»[573]. Тут же стали очевидны две основные опасности пролива: переменные глубины, которые, должно быть, все время заставляли моряков падать духом; и яростные, почти не прекращающиеся ветры, постоянно сносившие корабли с курса и заставлявшие путешественников опасаться за свои жизни, когда корабли оказывались в тупике. Иногда бури разъединяли корабли, и те попадали в разные протоки. После такого расхождения они плавали взад-вперед в поисках друг друга и стреляли из пушек, подавая сигналы. За этим следовали яркие воссоединения, крики радости, пальба из пушек, порой даже слезы – все это описывает Пигафетта, передавая или даже преувеличивая эмоциональное состояние путешественников. Очевидно, что почти все (кроме, возможно, самого всегда невозмутимого Пигафетты) были уже на пределе. Вражда между участниками экспедиции, выявившаяся уже в Атлантике, обострилась еще сильнее. Мятежные настроения, вызревавшие с самой стоянки в бухте Сан-Хулиан, готовы были прорваться. Безопасных стоянок было мало, да и на них полагаться не приходилось, к тому же бурями порой рвало якорные цепи. Опасности ветров и отмелей порядком мотали нервы морякам. Если ветер утихал, он часто сменялся туманом.

Как сильно бы Магеллан ни верил в свою хваленую карту, на самом деле никто не знал, куда они направляются. Последовательность заливов и протоков заставляла команду переживать маниакальную смену настроения от оптимизма к пессимизму: каждое расширение пролива заставляло рисовать перед собой картины будущих богатств; каждое сужение – готовиться к смерти. «Он был то счастлив, то печален», – резюмировал Мафра настроение самого командира[574]. Прохождение восточного рукава шеврона требовало больших усилий, берега там пустынные и безводные, так что, видимо, это заняло 10–12 дней. (Вычисления штурманов оказались неверными, здесь мы не можем быть уверенными.) Недаром последующие мореходы дали расположенному здесь городу Пунта-Санта-Ана название «Порт голода». Тупиковые протоки, бухты и устья ручьев на краю залива продолжали вводить в заблуждение, особенно в южной части Пасо-Анчо, где Байя-Инутиль («бесполезная бухта» – какое трагическое название!) и пролив Адмиралтейства отворачивают к востоку, образуя широкий и жестокий тупик. Эти и другие слишком соблазнительные тупики тоже приходилось исследовать.

Когда корабли авангарда – скорее всего, то были «Сан-Антонио» и «Консепсьон», которые Магеллан предпочитал посылать вперед, – подошли к мысу Фроуард со стороны Пасо-Анчо через проход шириной 8–12 километров, то оказались в треугольном водном пространстве. Западный берег острова Доусон, напоминающего своей формой фригийский колпак с острым концом на север, к Пасо-Анчо, образовывал одну сторону треугольника. Второй стороной являлось южное побережье полуострова Брансуик, который словно бы свешивается с Южной Америки, подобно мясницкому крюку. На юге