Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

них следы донаучного знания: они «довольно сведущи в медицине»; например, они умели при помощи стрел вызывать рвоту и практиковали кровопускание – процедуру, освященную одобрением лучших умов Запада, – при головной боли: «Один из тех, которых мы захватили и содержали на нашем корабле, объяснил нам, что кровь отказывается оставаться дольше (там, где чувствуется боль), отчего и причиняет им страдание». Больше всего Пигафетту впечатлило то, что они проявляли склонность к Божественному откровению в части брака и «весьма сильно ревновали своих жен». Один мужчина, особенно высокий и статный, научился повторять имя Иисуса и даже был крещен, что путешественники могли считать настоящим благодеянием: это подтверждало, что новообращенный – бесспорно человек разумный и способный к спасению, которого нельзя подвергнуть порабощению. Генуэзский штурман дошел в своем восхвалении до неправдоподобного, переместив великанов в пасторальную идиллию, которая существовала только в романах того времени. Он уверял: «Они не причиняют вреда и кочуют за своими стадами»[555].

Впрочем, большинство людей Магеллана, судя по всему, не отметили в местных жителях черт, которые делали их пригодными для спасения души. Их поведение казалось, напротив, зверским или варварским. Они были кочевниками, «как цыгане», носили с собой свои хижины, так что поймать их не удавалось. Они ели сырое мясо, что считалось прямым доказательством нецивилизованности, да еще и поглощали его со зверским аппетитом. Они пугались своего отражения в зеркале – этот тест до сих пор используется в научных экспериментах для оценки сознания животных. Их привлекал бесполезный мусор – колокольчики, гребенки, бусы «и другие безделушки». Они «действовали с варварской пышностью, которую считают королевской». Подарки и безделушки испанцев они предоставляли носить своим женщинам, «как будто они вьючные животные». Их религия, «судя по всему, сводилась к почитанию дьявола» и самого большого демона по имени Сетебос. Шекспир позаимствовал это имя для бога, которому поклонялась мать Калибана. Их демоны были окрашены «на тот же лад», что и сами туземцы, но при этом имели атрибуты, подозрительно напоминающие христианские концепции: рога и адское пламя[556].

Иными словами, великанов могли очернять или хвалить, но в источниках они фигурируют не в своем настоящем виде, а как герои уже существующей литературной традиции, подходящие под известные модели и правовые категории. Сохранилось лишь несколько реальных наблюдений. Первый великан, которого встретили путешественники, поприветствовал их песнями и танцами. С танцев начинались и последующие встречи. Глотание стрелы – явно такой же фокус, что и, например, зарывание топора войны, – было частью определенных обрядов. При первой встрече танцор посыпал голову пеплом; еще как-то раз местный житель начал контакт с того, что коснулся своей головы, – вне всякого сомнения, это была упрощенная версия того же жеста. Пигафетта, видимо, понимал, что перед ним какой-то ритуал, но, разумеется, не понимал его значения. Во всех культурах посыпание головы пеплом свидетельствует о почтительном отношении, а песни и танцы можно считать приглашением пришельцам представиться. Туземцы с радостью были готовы установить контакт. Когда Магеллан послал на берег человека и тот решил при знакомстве повторить действия туземцев, он понял, что его хорошо понимают: это вряд ли было возможно, но свидетельствует о попытках установить дружеские отношения, тем более что гигант согласился отправиться вместе со своим «собеседником» на корабль. Туземцы без промедления поделились с европейцами едой и до какой-то степени сохраняли гостеприимство даже после того, как гости стали отвечать на него грабежом и насилием[557].

Часто встречавшийся в танце жест – указывание пальцем вверх – испанцы преподносили как доказательство того, что они «явились с неба». Это типичный образчик похвальбы. Люди Колумба тоже утверждали, что их приняли за богов. Конкистадоры часто твердили, что их жертвы из числа коренных жителей были настолько запуганы или попросту тупы, что ошибочно считали пришельцев богами. Мифы о «богах из моря» действительно встречаются в некоторых культурах. Но в бухте Сан-Хулиан мы скорее имеем дело с феноменом, который уже принес пользу нашим путешественникам, а именно с эффектом чужака.

Культура великанов была гостеприимно настроена к чужакам. То, что испанцы приняли за жесты поклонения, было, скорее всего, какими-то уже неизвестными сейчас фигурами местного танца; в лучшем случае, возможно, это было признание того «налета божественного горизонта», который привезли с собой издалека европейцы.

Эффект чужака быстро сходит на нет, если захватчики начинают пользоваться им слишком самоуверенно. Гиганты вовсе не были буколически-идиллическими персонажами воображения генуэзского штурмана. У них были стрелы с острыми наконечниками из кремня и луки с тетивами из жил гуанако. При необходимости они пользовались кремневыми топорами «для работы с деревом». Но при встречах с испанцами гиганты, как правило, были безоружными или же брали с собой только луки, на близком расстоянии бесполезные. Хотя первые контакты прошли мирно, Магеллан был решительно настроен на то, чтобы, по словам Пигафетты, кого-то из аборигенов «захватить при помощи очень хитрой уловки, чтобы повезти их в Испанию», а его подчиненные вовсю грабили местных жителей. Мафра вспоминал о многих случаях насилия: испанцы совершали набеги на гуанако коренных жителей и предпринимали вылазки с целью похищения людей, причем Магеллан возмущался, что захватить кого-то из великанов и взять с собой никак не удавалось.

Первые визиты коренных жителей на корабль произошли еще до того, как Магеллан возымел желание взять кого-то из них в плен. Трансильван так описывает экспедицию по захвату аборигенов: «Наши люди пригласили нескольких местных вернуться с ними на корабли со всеми семьями. Когда индейцы долго отказывались, а наши люди достаточно жестко настаивали», те отошли якобы посоветоваться со своими женами, но затем вернулись в воинском облачении, «покрытые от подошв до волос на голове разными жуткими шкурами, а их лица были выкрашены в разные цвета». Путешественники открыли огонь. Приведенные в покорность выстрелами, три местных жителя примкнули к испанцам на пути в лагерь Магеллана. Двое смогли ускользнуть, потому что умели так быстро бегать, что их нельзя было поймать. Третий вскоре после прибытия умер «по обыкновению индейцев, от тоски по дому»[558].

Со временем Магеллану удалось заковать некоторых пленников в кандалы, которые он выдавал за преподнесенные в дар браслеты. «Однако, увидев, что обмануты, они рассвирепели, как быки, громко крича “Сетебос” и призывая его на помощь» (avedendose poi de l’ingano, sbufavano como tori, quiamando fortement Setebos). Попытка захватить женщин кончилась неудачей, к тому же один испанец был убит: согласно реестру смертей, его звали Диего де Барраса, и он скончался 29 июля. Мафра вспоминал, как капитан-генерал отправил отдельную экспедицию, чтобы забрать и похоронить тело жертвы, и испытал ярость и отвращение, когда оказалось, что мстить некому: