Анжелика. Мученик Нотр-Дама - Анн Голон

Анжелика слушала, как завороженная. Палач повернулся к ней.

— Хотите, чтобы я завтра утром дал ему немного?

Побелевшие губы плохо слушались ее, но она смогла ответить:

— Я… у меня больше нет денег.

Обен взвесил на руке кошелек:

— Ладно, войдет в общую плату.

И он снова открыл сундучок, чтобы убрать туда деньги.

Анжелика пробормотала что-то на прощанье и вышла за порог.

Ее тошнило. Поясница болела, все тело как-то странно ломило. И все же на шумной площади, среди криков и смеха она почувствовала себя лучше, чем в зловещей атмосфере дома палача.

Несмотря на холод, двери лавочек оставались открытыми. В этот час, как обычно, соседи болтали друг с другом. Стражники вели в тюрьму Шатле вора, снятого с позорного столба, и ватага мальчишек швыряла в него снежками.

Позади себя Анжелика услышала торопливые шаги. Молодой аббат, тяжело дыша, догнал ее.

— Сестра… Моя несчастная сестра… — бормотал он. — Я не могу допустить, чтобы вы ушли в таком состоянии!

Она резко отпрянула. В полумраке, при свете жалкого фонаря одной из лавок, ее лицо казалось бледным, почти прозрачным, а зеленые глаза светились фосфоресцирующим огнем, так что священник испугался.

— Оставьте меня, — холодно произнесла Анжелика, — вы ничего не можете для меня сделать.

— Сестра моя, молите Господа…

— Во имя Господа завтра сожгут моего ни в чем не повинного мужа.

— Сестра, не умножайте своей скорби бунтом против Небес. Вспомните, что во имя Божие распяли и нашего Спасителя[67].

— Этот вздор, который вы несете, сводит меня с ума! — пронзительно вскричала Анжелика, и ей самой показалось, что ее голос идет откуда-то издалека. — Мне не будет покоя до тех пор, пока, в свой черед, я не покараю одного из ваших собратьев, пока ненавистный монах не умрет в тех же чудовищных муках, что и мой муж!

Она прислонилась к стене, спрятала лицо в ладонях, и из ее груди вырвались ужасные рыдания.

— Но вы его увидите… скажите ему, я люблю его, я люблю его… Скажите… О, я была с ним счастлива. И еще… спросите, какое имя мне дать ребенку, который должен родиться.

— Я все сделаю, сестра моя.

Он хотел взять ее за руку, но она отпрянула, повернулась и пошла своей дорогой.

Священник не пошел за ней. Подавленный тяжким грузом людских страданий, он скрылся в улочках, по которым еще бродила тень господина Венсана.

* * *

Анжелика спешила к Тамплю. Ей казалось, что она теряет рассудок, потому что со всех сторон слышались крики и в висках непрерывно стучало:

— Пейрак! Пейрак!

Наконец она остановилась. Нет, ей не почудилось.

— …третий — знатный граф де Пейрак… Их хозяин сатана!

Взобравшись на каменную тумбу, — она служила для того, чтобы всадники поднимались на нее, садясь в седло — тощий мальчишка во все горло распевал хриплым голосом последние куплеты песенки; под мышкой он зажимал целую стопку листков с полным текстом.

Анжелика вернулась и попросила один листок. Дешевая бумага еще пахла непросохшей типографской краской. На темной улице разобрать слова было невозможно. Анжелика сложила листок и пошла дальше. По мере того как она приближалась к Тамплю, мысли о Флоримоне вытеснили все остальные. Она всегда боялась оставлять ребенка одного, особенно сейчас, когда он стал таким непоседой, а мадам Скаррон уехала. Его приходилось привязывать к кроватке, и малышу, разумеется, это совсем не нравилось. Когда матери не было дома, он непрерывно плакал, и Анжелика заставала его задыхающимся от кашля и дрожащим.

Еще на лестнице она услышала рыдания малыша и заторопилась наверх.

— Вот и я, мое сокровище, мой маленький принц. Как жалко, что ты еще такой маленький!

Она быстро подбросила хворосту в камин и поставила подогревать котелок с кашей на подставку. Флоримон вопил во все горло и тянул ручки к матери. Наконец она освободила малыша из его тюрьмы, и он тут же, словно по волшебству, замолчал, наградив ее очаровательной улыбкой.

— Маленький разбойник, — вздохнула Анжелика, вытирая его залитую слезами мордашку.

Внезапно ее сердце оттаяло. Она подняла сына на руки и залюбовалась им при свете пламени, красные отблески которого отражались в темных глазах ребенка.

— Маленький король! Мой ангелочек! У меня остался только ты! Какой же ты красивый!

Флоримон, казалось, ее понимал. Он выпятил свою маленькую грудь и улыбнулся с бессознательной гордостью и самоуверенностью. Всем своим видом малыш показывал, что осознает себя центром вселенной. Анжелика понянчила его и поиграла с ним. Он щебетал, как птенец. Мамаша Кордо не льстила, для своего возраста он действительно хорошо разговаривал. Хотя у него еще не вполне получалось связывать друг с другом отдельные слова, выразить свои желания Флоримон умел. Когда мать выкупала его и стала укладывать, он потребовал, чтобы она спела любимую колыбельную — «Зеленую мельницу».

Анжелике с трудом удавалось унять дрожь в голосе. Ведь песни созданы для выражения радости. Когда сердце истерзано болью, человеку непросто и говорить, но чтобы петь в такую минуту, нужно совершить над собой невероятное усилие.

— Еще! Еще! — требовал Флоримон.

Затем он с блаженным видом принялся сосать большой палец. Он невольно вел себя как маленький тиран, но Анжелика не сердилась на него. Она с ужасом думала о той минуте, когда он заснет и ей придется в одиночестве ждать утра. Наконец малыш уснул, и она долго смотрела на спящего сына, а потом встала, чувствуя себя разбитой и истерзанной. Быть может, это пытки, которым сегодня подвергли Жоффрея, отзывались такой болью в ее теле? Ее преследовали слова палача: «Сегодня все пошло в ход». Она не знала точно, какие ужасы скрывались за этими словами, но понимала, что человека, которого она любила, заставили перенести адские муки. Ах, хоть бы скорее все кончилось!

И она произнесла вслух:

— Завтра вы обретете покой, мой любимый. И наконец будете избавлены от людского невежества…

На столе лежал сложенный вдвое лист бумаги, купленный сегодня у мальчишки. Она поднесла его к свече и прочла:

Сатана во мраке адаС зеркала не сводит взгляда:«Вовсе я не так страшен,Как людьми изображен».

Дальше в песне подчас остроумно, по большей же части непристойно описывалось недоумение дьявола, почему это люди изображают его на фресках церквей как чудовище, хотя на самом деле лицо у него краше, чем у многих из людей. Черти предлагают ему устроить состязание в красоте и сравнить себя с грешниками, которые вот-вот должны прибыть в ад.