Княгиня Ренессанса - Жаклин Монсиньи

– Ты и правда, Зефирон, не помнишь… где он, твой брательник? – снова спросил Палько.

– Нет, я только помню, что это была крипта.

– Черт побери, да если здесь чего навалом, так это как раз крипт. Их тут, наверное, штук двести пятьдесят…

– Двести пятьдесят! – с ужасом повторила Зефирина.

– Ну-ну, мышонок, не отчаивайся.

Продолжая постукивать своей деревянной ногой, Панокьо дружески хлопнул Зефирину по плечу. По коридорам катакомб несся свист. Это нищие перекликались друг с другом. С помощью свиста они сообщали, что ничего не нашли и предупреждали, что начинают поиск в другом направлении.

Прошло уже больше часа, и Зефирина начала впадать в отчаяние.

«Если уж нищие не смогут его найти, то никто не сможет», – подумала она, шатаясь от усталости и тревоги.

Стиснув зубы, она продолжала идти вслед за Паньото, Палько и Панокьо. За спиной слышалось прерывистое дыхание Эмпирика. Несмотря на тщедушность, маленький старикашка двигался очень бодро.

У пересечения четырех галерей нищие остановились и сделали знак Зефирине и Эмпирику, чтобы они тоже подождали. Эмпирик, воспользовавшись остановкой, подошел к Зефирине. Она буквально подскочила, когда старик ущипнул ее своими крючковатыми пальцами за ягодицу и прошептал:

– Почему это ты говоришь, что ты парень? У тебя задница, как у хорошей девицы…

Это открытие повергло Зефирину в ужас, Но она не успела ничего ответить. Из галерей раздались свистки – три долгих и два коротких.

Паньото, услышав их, спокойно сказал:

– Порядок, нашелся твой братишка… Пошли туда.

Фульвио оказался вовсе не в крипте. Собрав последние силы, князь в полной темноте попытался взобраться на небольшой холмик, который при свете оказался кучей человеческих костей. Счастье еще, что он, подобно Зефирине, не свалился в яму.

Кровь, вытекавшая из раны, оставила длинный след на полу подземелья.

– Фульвио!

Зефирина бросилась к лежавшему без сознания мужу.

Нищие столпились вокруг раненого.

– А ну, расступитесь все, положите-ка мне парня на саркофаг, чтобы я мог его обследовать, – приказал Эмпирик.

Приказ был исполнен мгновенно.

– Посветите мне!

К Фульвио приблизили два фонаря. Зефирина едва не закричала. Побелевший нос и восковой цвет лица Фульвио заставляли предположить худшее.

– Рана опасная? – шепотом спросила Зефирина, в то время как Эмпирик, раздвинув лохмотья и «повязку», расстегнув камзол, добрался до окровавленной груди князя.

– Ты задаешь дурацкие вопросы, – скривился Эмпирик.

– На моем брате одежда, которую мы украли у одного солдата… – попыталась объяснить Зефирина.

Она боялась, что испанский камзол заставит нищих усомниться в подлинности ее и Фульвио.

– Лучше помоги подержать твоего братца, чем все время болтать ни о чем, – проворчал Эмпирик.

Что и говорить, характер у него был отвратительный.

При помощи ножа, который он предварительно подержал над огнем, Эмпирик стал исследовать рану Фульвио. От сильной боли Фульвио громко застонал.

Прикусив губу, чтобы самой не закричать, Зефирина вместе с Паньото, Палько и Панокьо, помогала удерживать тело князя на саркофаге.

Вдруг Эмпирик издал радостный возглас.

– Готово… я там у него чуть собственную руку не потерял, ребята!

Своими грязными пальцами он торжествующе показывал всем чугунную пулю, которую выковырнул кончиком ножа.

– Легкое не задето. Твой братишка еще сможет просить милостыню… Если, конечно, это является его ремеслом! – добавил Эмпирик с ухмылкой.

И опять она не успела ничего возразить. В крипте запахло паленым мясом, а Фульвио буквально взвыл. Эмпирик прижег рану. Потом достал откуда-то из-под лохмотьев пучок травы, тряпки и шарики глины. Руки его с невероятной ловкостью соорудили подобие пластыря и наложили его на рану.

Зефирина, окончательно растерянная, обеими руками поддерживала голову Фульвио. Князь открыл глаз. Вернулось ли к нему сознание?

Зефирина прикоснулась губами к его покрытому испариной лбу.

– Мы спасем вас, – прошептала она.

– Надо же, мотылек, как ты, оказывается, любишь своего братишку! – хохотнул Эмпирик. – Ладно, ребята, я уже закончил… Несите его теперь к нам.

Из нескольких жердей нищие соорудили носилки и положили на них раненого. Зефирина пошла вместе со всеми, держа в своих пальцах пылающую от жара руку Фульвио.

* * *

Живя в подземелье, подобно первобытным людям, Зефирина утратила представление о времени. Сколько они уже находились в катакомбах? Два дня, неделю? Она не знала.

Все долгие часы после операции она была рядом с Фульвио. По совету Эмпирика она не давала раненому пить, а лишь смачивала его пересохшие губы дольками апельсинов и лимонов, которые ей давали Паньото, Палько и Панокьо.

Удивительно, но у нищих ни в чем не было недостатка.

Точно по волшебству продукты и питье доставлялись в подземелье теми, кто время от времени выходил наружу.

Чем дольше Зефирина находилась среди нищих, тем лучше начинала понимать, отчего они так гордились своей «профессией». Обтирая в очередной раз влажное лицо Фульвио, она заметила, как пристально смотрит Паньото на руку ее мужа. На его указательном пальце, как всегда, сверкал перстень-печатка с гербом Леопарда.

Торопливо повернув перстень печаткой внутрь, Зефирина попыталась объяснить:

– Мой брат… нашел это кольцо.

Под дырочками некогда существовавшего носа рот Паньото сморщился в усмешке.

– Не доверяешь нам, Зефирон… А между тем ни один настоящий римский нищий в жизни еще не обкрадывал своего ближнего. Мы, конечно, попрошайничаем, но берем только то, что нам дают… по доброй воле!

Зефирина опустила голову от этого неприкрытого упрека. С некоторым усилием она сняла перстень с согнутого пальца Фульвио и протянула Паньото, тихо сказав:

– Прости меня, Паньото, возьми это на память о моем брате и обо мне. Будь он в сознании, он сам бы от души подарил это кольцо Палько, Панокьо и тебе… Прими этот скромный подарок в знак моей признательности.

Зефирина обладала даром добиваться прощения.

– Ну, если в знак признательности и от души… тогда мы принимаем, ведь верно? – согласился за всех Паньото.

Палько и Панокьо кивнули. Передавая друг другу кольцо Фульвио, они разглядывали его со всех сторон, пробовали своими почерневшими зубами и убеждались, что это настоящее золото.

– Тут все тебя уже полюбили, Зефирон, – подтвердил Палько, – а это значит, что мы и вправду все теперь братья.

В подтверждение сказанного он смачно плюнул на обрубок своей руки, а Панокьо проделал то же самое со своей отсутствующей ногой. Паньото же сунул большой палец в дырку собственного носа.