Дети Брагги - Арина Воронова

А так, оба они сошли за бродяг, какие переполняли не только Ольсборг, но и почти все селения на северо-восточном побережье Йотланда: калеки, раненые, те, кому удалось бежать с завоеванных отрядами Вильяльма островов. Грим выдавал себя за увечного, к тому же отставшего от корабля дружинника из земель Горма Старого, а Скагги — за какого-то младшего сына, дренгу, покалеченного в битве и за бесполезностью выброшенного собственной семьей, — теперь вот оба убогих-де пытаются не умереть с голоду, перепевая, как умеют, сказания о славе былых времен. Сообразительность Скагги создала из тела Грима целую историю, понятную каждому встречному с первого взгляда.

Сперва Скагги осторожно и едва ли не артистично намалевал на лице Грима роскошный и ужасающий шрам, отметину, память о пришедшемся по глазам ударе мечом или секирой. Потом он перевязал Гриму голову грязными тряпками, как это было в обычае у лекарей франкской армии, но так, чтобы с обеих сторон повязки выглядывали кусочки раскрашенной кожи, позволяя догадываться, что за страшная рана скрывается под тряпками.

На эти слова сына Эгиля целитель, вместо того чтобы одобрительно кивнуть или улыбнуться, серьезно нахмурился.

— Моя вина, я не успел тебе этого объяснить, — ответил он на вопросительный взгляд своего ученика. — Не стоит подделывать столь серьезные раны, не дело искушать богов.

Однако Квельдульв от слов целителя отмахнулся или просто пропустил их мимо ушей и все так же весело продолжал повествование о своих муках в роли самозваного песенника. Обложив ему ноги полосами содранной с упавшей липы коры, Скагги замотал их так туго, что его «жертва» не могла даже согнуть ногу в колене. И наконец, для пущей изощренности пытки привязал на спину железный прут, от чего стало немыслимым вообще какое-либо свободное движение.

— Это он придумал, что я-де замешкался.

Тут Скагги скромно потупился, а Гвикка подумал, что делает он это скорее, чтобы скрыть лукавую усмешку. Интересно, как удалось ему уговорить Квельдульва, каким бы любителем шуток тот ни был, разыграть неумелого бойца.

— …и получил удар в лицо, — продолжал, отхлебнув пива, Грим. — А когда падал навзничь, получил вдогон удар секирой, который раздробил мне позвоночник. И так как ноги отказывались теперь держать меня, я мог лишь волочить их за собой, прыгая и переваливаясь на костылях. Вот вам и вся история моей жизни. Он снова расхохотался.

— Однако это избавило нас от лишних расспросов, — добавил Скагги, спину которого украшал весьма умело сработанный из тряпок горб и мастерски дернул несколько раз веком, изображая тик.

Действительно, они избежали расспросов как при входе в Ольсборг, так и в харчевне. Ни одному бывалому воину не требовалось спрашивать, чтобы знать, что именно стряслось с оказавшимся перед ними сгорбленным черноволосым. А еще одной причиной, почему никто не удосужился допросить калеку и его исхудавшего спутника, был страх. Каждый ратник прекрасно знал, что однажды подобная судьба может постигнуть и его самого. Ярлы, хавдинги, даже бонды могут позволить себе кормить при себе пару-другую калек — проявляя щедрость или отдавая дань кровным узам.

Но благодарность или забота о бесполезных — слишком большая роскошь для готовящейся к войне страны.

На его потешную гримасу рассмеялся даже, несмотря на головную боль, Амунди, однако сказал, что дочь Раны Мудрого, должно быть, уже вернулась от конунга и неплохо было бы им возвратиться на корабль.

— Двух лошадей я оставлю вам, — посерьезнел целитель. — Неизвестно, удастся ли вам найти их на острове. Остальные или останутся здесь, если найдется сегодня корабль в Фюркат, или же мне придется возвращаться назад верхом, ведя запасную лошадь в поводу, — объяснял он уже дорогой.

Когда они подошли к «Линдормру», на пристани их уже ждал дружинник Гвикки с оседланными лошадьми.

— Чалых на борт, — кивнул ему Гвикка, — остальных оставишь здесь.

— Задержись ненадолго, — обратился вдруг к сыну Эгиля отошедший на пару десятков локтей к домам целитель.

— Да? — нетерпеливо обернулся к нему Грим.

— Возьми, — сказал Амунди, протягивая ему какой-то округлый предмет, завернутый в темную тряпицу.

— Что это? — недоверчиво спросил Квельдульв.

— Снадобье. Подожди… Не спорь. Я не требую, чтобы ты выпил это сейчас или когда-либо позже. Я могу только посоветовать тебе выпить его, когда руны скажут тебе, что пришло время.

— Я спрашивал, что это?

— Отвар из пленки с красного гриба с дурманом. Да, да — тот самый, что пьют перед битвой те, кто станет берсерком в бою, но в этот я добавил еще пару своих трав.

— Зачем?

Амунди помедлил.

— Чтобы вернуть тебе память.

— Стринда, это ведь не я упал в реку. Мне отвар не нужен.

— Я не ту память имею в виду. Быть может, я уже и немолод, но разум мой тверд. Это ведь я первым рассказал тебе о травах и рунах. Я не верю, что все это исчезло из твоей памяти, ты просто не пускаешь руны в себя, пытаешься отмахнуться от вещих снов. Мой отвар откроет тебя видениям.

Лицо Грима вдруг побелело и застыло, будто каменная маска, из которой, как через две дыры, глянула на Амунди тьма.

— Нет.

— Как знаешь. — Тон целителя был мягок. — И все же пообещай мне…

— Ветер меняется, — крикнула с палубы драккара Карри.

— Иду, — не оборачиваясь, отозвался Грим и, повернувшись к травнику, добавил: — Времени нет.

— Обещаешь?

— Да.

— Пересказать мне, если сможешь, то, что увидишь. — Целитель лукаво улыбнулся.

— Ах ты… — собрался было уже выругаться Грим, но лишь махнул рукой. С палубы что-то крикнули, и, кивнув на прощание целителю полубеспомощно-полунасмешливо, — сын Эгиля побежал вниз по склону и дальше по сходням на борт драккара, на ходу заталкивая в котомку фляжку.

Ветер, несмотря на все беспокойство Карри и кормчего «Линдормра» Торарина, не переменился, и до острова они добрались сравнительно благополучно. Благополучно отчалил и растаял в наползавшем с севера легком тумане «Линдормр».

Но тут же начались и неприятности. Грим полагал, что скрываться им не придется, в крайнем случае обмануть пару чересчур любопытных путников или, быть может, несколько франкских дозоров.

И все же с первых нескольких миль, какие они проделали по острову, Грим осознал, что все лесные дороги кишат отрядами, не говоря уже о харчевнях на перекрестках и обжитых местах. Да что там, весь Гаутланд гудел, как растревоженное осиное гнездо. У ограды каждого хутора собирались своры вооруженных крестьян, враждебных и подозрительных, ожидающих недоброго от каждого приближающегося чужака. Первый же такой отряд попытался задержать их, отмахнувшись от сочиненной на ходу байке, что они дескать возвращаются с хутора паромщика у переправы через Рив, преподнеся ему посланный Гюдой Кнутом мед. Кнута был ближайшим соседом Хамарскальда, его усадьба находилась на опушке леса, в котором стояло родовое гнездо Бранра. Однако вооруженные крестьяне видели лишь меч на поясе Грима, и у околицы остались лишь трупы не успевших закричать вояк, а самим Гриму и Скагги пришлось обойти селение лесом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});