Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

Остановившись на пороге, монах откинул капюшон, присмотрелся. В корчме безлюдно, лишь в углу за длинным дубовым столом сидели два кметя. Видно, их тоже загнала сюда непогода. У топившейся по-черному печи колдовал над огнем хозяин. Увидев вошедшего, он заспешил к нему, приговаривая:

— О, святой отец, прошу. — Схватив монаха за рукав кожушка, он не умолкал: — И что за скверная погода, святой отец!

Умостившись у огня, монах стащил сапоги, поставил рядом с собой, потом сказал:

— Неси, Янек, корчагу пива и холодный поросячий бок.

Хозяин положил на стол кусок мяса и ржаную лепешку, метнулся во двор и вскоре воротился с корчагой пива.

Монах ел жадно, как едят изголодавшиеся люди. Бросив в рот последний кусок, он осушил корчагу, с наслаждением вытянул ноги и, прислонившись к стене спиной, захрапел. Спал недолго. Ругань и возня разбудили его. Открыв глаза, увидел четыре дюжих шляхтичей, они взашей толкали к двери двух кметей, что пережидали непогоду. Кмети упирались, но шляхтичи пинками выгнали их из корчмы.

Рыжий Янек, заметив, что монах проснулся, успел шепнуть:

— То королевские рыцари, скоро сам круль заявится.

— Эгей! — позвал Янека усатый шляхтич. — Зажаривай каплунов да живо бочку бражки!

Хозяин заметался по корчме, и не успел монах натянуть сапоги и зашнуровать их, как жирные каплуны, нанизанные на вертел, уже лежали над угольями, а рыжий Янек тем часом с грохотом вкатил замшелый бочонок с вином. Усатый шляхтич высадил коленом днище, зачерпнул корчагой, выпил, гикнул:

— Добре! — и тыльной стороной ладони вытер усы.

Издалека донеслись голоса, зачавкали по грязи конские копыта, зазвенели стремена. Кто-то громко И отрывисто заговорил, а вслед за этим в корчму со смехом и гомоном ввалилась толпа шляхтичей. Монах без труда узнал в толстом пане, одетом в кожаный плащ, короля. Болеслав вразвалку подошел к огню, скинул плащ на лавку, поманил хозяина:

— Але не рад?

Янек изогнулся в поклоне:

— Как не рад. Коли бы не так, жарил бы я каплунов. Ай-яй, как мог мой круль помыслить такое?

Пока король переговаривался с хозяином, монах подпорол край сутаны и извлек помятый пергаментный лист. Выступив из темного угла, он с поклоном протянул Болеславу:

— Туровский боярин Путша письмо шлет.

Болеслав вырвал лист, поднес к огню.

«Королю Ляхии боярин Путша челом бьет и спешит уведомить тя, что княгиня Марыся, а с ней князь Святополк князем киевским увезены и в темнице содержатся…»

Отбросив лист, Болеслав со стуком опустил тяжелый кулак на стол, загрохотал:

— Пся крев! Дьяволы!

Голос его гремел по корчме.

— Казимир!

Стоявший у двери воевода повернулся.

— Созывай воинство, порушим Червенские города!

Забыв о монахе и еде, Болеслав вскочил.

— Але не знает князь Владимир мое рыцарство? О, Езус Мария! Точите же ваши сабли! Казимир, ты поведешь славное ляшское воинство на Русь!

И, грузно переваливаясь, заспешил к выходу. Остальные повалили за ним. Усатый шляхтич воротился, оттолкнул хозяина корчмы от печи и, подхватив петухов вместе с вертелами, бегом пустился догонять своих.

— Ай-яй, — всплеснул руками рыжий Янек. — И что за скверный рыцарь у такого почтенного круля? Все-то ему надо! Ай-яй, какие каплуны были… — Ян закрыл глаза и причмокнул.

Монах засмеялся. Янек приоткрыл один глаз, глянул с прищуром:

— У ксендза есть такие жирные каплуны и он надумал подарить их мне? — И обиженно отвернулся.

Но монах оставил его слова без ответа. Стащив сапоги и откинув капюшон, он снова улегся тут же у огня…

* * *

На левобережье Буга в земле волынян — город Червень. Обнесенный земляным валом и бревенчатой стеной, он стоит на пути из Сандомира в Киев. Не раз развевались над Червенем вражеские стяги, сгорали в пожарах его деревянные терема и избы, но город снова строился, поднимался сказочно быстро.

В месяц березозол весне начало, в лето от Рождества Христова тысяча пятнадцатое послал короле Болеслав на Русь воеводу Казимира с двумя тысячами рыцарей. Осадили они Червень, нет в город ни въезда, ни выезда. Подойдя к городу, поляки бросились на приступ, но дружина посадника Ратибора и городской люд отбили первый натиск.

Ратибор, невысокий жилистый старик, поднялся на стену, внимательно осмотрел, что делается в стане врага. Вчерашнего дня воевода Казимир посылал к нему своих послов с требованием открыть ворота. На что Ратибор ответил: «Коли у Казимира силы достаточно, пусть сам отворяет».

Посадник знал, польский воевода будет готовиться к решительному приступу. То и видно, вон как суетятся ляхи, носят из леса жерди, вяжут лестницы, оковывают железом конец толстого бревна, прикручивают к нему цепи. «Таран мастерят, — подумал Ратибор. — Подоспеет ли в срок воевода Попович?»

Никому не было известно, один червенский посадник знал, что послал червенцам в подмогу полки киевский князь. Еще до появления рыцарей прискакал в Червень от Александра Поповича гонец и передал Ратибору изустно, чтоб город ляхам не сдавал, а держался до прихода киевских полков.

Сойдя со стены, Ратибор остановился возле мастеровых, навешивающих на всякий случай вторые ворота.

— Запоры крепче цепляйте! — сказал он и зашагал дальше.

В чанах булькала смола, кипятилась вода. Детишки и бабы подносили дрова, камни. В кузницах не умолкал перезвон, куют стрелы, копья.

Весенний день близился к концу. Смеркалось медленно. Подозвав сотника, Ратибор сказал:

— На ночь дозоры удвой, с недруга глаз не спускайте, да у костров баб оставь, чтоб огонь не перегорел, остатный люд пусть отдыхает, время многотрудное предстоит.

* * *

Они возвращались вдвоем, отец и сын, великий князь и княжич Борис. Ехали стремя в стремя. Далеко за Киев проводили воеводу Поповича. Ушел полк, не связав себя обозом, грузы везли вьючными лошадьми. Малое войско у воеводы, но Владимир сказал ему:

— Не пошлет Болеслав на Русь силу большую, он хоть и замирился с германцами и чехами, да простят ли они захваты ляшские?

Борис по сторонам посматривал. Сосновый лесок сменил лиственный. Деревья еще обнаженные, сиротливые. Поле в редких снежных латках. Весна уже взяла свое, но ночами иногда подмораживало.

Замолчал отец, помалкивал и Борис. Неожиданно великий князь сказал:

— Теперь, сыне, суди, кто прав.

Княжич понял, о чем отец речь ведет, но ничего не ответил, а великий князь вдруг рассказал притчу, слышанную им в далекой молодости о льве, какого в старости, немощного, осел лягнул, и подумал, что он, Владимир, еще в силе держать сыновей в узде, а тех, кто попытается Русь на уделы рвать, карать будет.

— Знаешь, сыне, — промолвил Владимир, — может, и лишку на Святополка наплели, но то, что Болеслав на него расчет держал, истинно.

— Я, отец, и помыслить не хочу, что Святополк обещал королю Червенский край.

— Как знать. Не ведаю, честен ли был со мной Святополк, да и не во всем верил я ему, оттого в Туров нет ему дороги, а где ему в посадниках быть, время укажет… А великому князю надлежит быть сильным духом. И воином, как Мстислав. Он и хазар одолел, и печенегов сдерживает, и касогов…

— Мстислав — князь достойный. Не призвать ли те, отец, его в Киев?

Владимир придержал коня:

— Ты сказываешь, в Киев? Но кого в Тмутаракани посадить? Прежде мыслил, Глеба, но нет. А Киев, сыне, Киев на тя, Борис, оставлю, на тя надежду держу. Ко всему ты от Анны рожден, Порфирогениты. А Киевской Руси не только князь-воин нужен, чтобы меч в руке держал, но и правитель. Слышишь, муж государственный, и верю, ты таким будешь…

Солнце пригревало, и Борис расстегнул корзно. Владимир Святославович сказал:

— Весна ранняя, вишь, скворушки березу обсели, свистят. Люблю весну, телом и душой отогреваюсь. Весной здоровье прибывает.

— Ты, отец, говоришь, Святополка в Туров не пустишь, но не сидеть же ему в Вышгороде?

— Говорил уже, время укажет.

Потом вдруг посмотрел на Бориса насмешливо:

— А не послать ли Святополка княжить в Ростов? Ты, сыне, туда уже не воротишься. — И тут же серьезно: — А в Ростов ни король, ни латиняне не дотянутся.

Борис ничего не сказал, а Владимир тронул коня, пустил его в рысь.

* * *

Ночью посаднику не спалось, бодрствовал, обходил дозоры. Иногда бросит под стрельницей плащ, вздремнет чутко — и снова на ногах. На заре ополоснулся у колодца, отерся рукавом. Голосисто, на все лады перекликались утренние петухи в Червене. Ратибор прислушался. Распознав среди других крик своего кочета, усмехнулся, потом, взойдя на стену, принялся вглядываться в ляшский стан. Небо светлело. Во вражеском лагере послышались голоса, ярко заполыхали костры, запахло варевом. Посадник глянул в сторону леса. Там, в двух полетах стрелы от крепости, шатер воеводы Казимира.