Скифские саги - Дмитрий Колосов

Прошло немало времени, в течение которого мидянин бесцельно блуждал взором по гигантскому периметру залы, ненадолго останавливая его то на узких жерлах врезанных в стену окон, то на небольшом углублении, расположенном шагах в трех от креста. Изнутри углубление было покрыто чем-то алым, а по краю его окаймлял невысокий бордюр, рассеченный узким желобком, который начинался у самых ног прикованного человека. Судя по всему, углубление было не чем иным, как жертвенником, а для какой цели служит приделанный к жертвеннику желобок, мидянин предпочитал не задумываться. Он устал. Его члены затекли и дрожали, онемевшие мускулы ног покалывали сотни крохотных иголочек. Пот, сбегавший по вискам и скулам, наполнял глазницы соленой резью, от которой тусклый свет начинал колебаться неровными серыми бликами, проступавшими чуть более яркими пятнами там, где были проемы окон. Сотник помаргивал, разрушая пелену, но та упорно застилала глаза, и вскоре пленник обнаружил, что утомленное сознание начинает оставлять его, сменяя скупую серость реалий неестественными, фантасмагорическими картинами. И в этот миг послышался негромкий скрежещущий звук. Сотник мгновенно встрепенулся и открыл глаза.

Пред ним стоял человек, который явился из образовавшегося в стене проема. Мидянин машинально отметил, что человек странным образом походит на змею. Он был долговяз и непомерно худ, а его голова, совершенно лишенная волос, напоминала череп. Тело человека покрывала длинная, до щиколоток, рубаха, подобная тем, что носят жрецы Ахурамазды. Только в отличие от одежд служителей Светлого бога рубаха вошедшего не была девственно белой, а состояла из двух полос. Левая сторона, там, где бьется сердце, — окрашена в черный цвет, правая — отливала горным снегом.

Какое-то время неведомый жрец стоял, рассматривая застывшего в ожидании пленника, после чего направился к нему. При ходьбе он слегка припадал на левую ногу. Очевидно желая скрыть свою хромоту, незнакомец пользовался посохом — длинной тонкой блестящей палкой, покрытой сложным орнаментом. Жрец шагал неторопливо, в его движениях скользила затаенная настороженность готовой к броску змеи. Именно так ползет подкрадывающаяся к добыче кобра — лениво, скрывая нетерпение под маской внешнего безразличия. В этих неспешных движениях таилась угроза. Не отрывая взора от пленника, жрец пересек залу и остановился прямо напротив мидянина, не дойдя шага до врезанной в пол каменной чаши.

Сотник внимательно оглядел жреца и почувствовал, как по его коже побежали быстрые, скользкие мурашки. Глаза незнакомца были неподвижны, словно у змеи, на которую он так походил своим обликом и движениями. Особенно мидянина поразили зрачки — белые, похожие на два блеклых, слюдянистых пятнышка. От них веяло безразличием и такой жестокостью, на которую неспособен даже самый безжалостный палач. Зрачки обежали распятого пленника еще раз, после чего неторопливо спрятались под блеклыми чешуйками лишенных ресниц век. Жрец издал короткий отрывистый смешок, напоминающий клекот горного орла. Запустив ладонь за отворот своей странной двухцветной одежды, он извлек горсть зеленоватых камушков, ярко блестящих даже в тусклом свете подземелья.

— Обыкновенный хризоберилл.

Произнеся эту фразу, не понятую сотником, жрец разжал пальцы, и драгоценные кристаллы струйкой рассыпались по полу. Несколько упали в чашу, один ударился о носок кожаной сандалии жреца. Равнодушно взглянув на блестящий осколок, жрец наступил на него. Раздался негромкий треск. Сотник едва удержался от того, чтобы не выкрикнуть ругательство. Камень, стоивший целое состояние, обратился в пыль. Заметив, как изменилось лицо пленника, жрец хмыкнул:

— Ничего не стоящие стекляшки. Ты проделал столь долгий путь в поисках этих камней?

Сотник сдавленно кивнул и, собравшись с духом, наконец обрел дар речи:

— Кто ты и по какому праву твои слуги схватили меня?! Где мои люди?! Берегись! Я — слуга величайшего из царей! Тебе несдобровать, если царь узнает, что ты держишь меня здесь!

— Он не узнает, — равнодушно сообщил жрец. — А если даже и узнает, то очень скоро это не будет иметь никакого значения.

— Великий царь пошлет войско, и оно разорит твое разбойничье гнездо!

Губы жреца дернулись в холодной презрительной усмешке.

— Твой царь никогда не узнает о твоей судьбе. Но даже пошли он войско, то не думаю, что его лучники смогут отыскать мои владения. Если все же царские воины появятся у этих стен, им никогда не одолеть моих черных витязей. Ну и, наконец, самое главное — вряд ли царя так уж волнует судьба простого воина.

Последнее замечание было справедливым. Сотник решил проглотить его молча и хмуро поинтересовался:

— Твоя рать так велика?

— Нет. Но во всем мире нет никого, кто более велик силой, чем мои витязи.

— Посмотрим! — угрожающе пробормотал мидянин.

— Полагаю, у тебя не будет возможности убедиться в правоте моих слов. Зато тебя ожидает большая честь. Судьба уготовила тебе счастье стать одним из моих воинов.

— Ни за что! — напыщенно воскликнул мидянин и дернулся, попытавшись гордо вскинуть голову. Сковывавшие его цепи звякнули и еще сильнее впились в тело. Сотник мужественно перенес боль. — Ни за что не стану служить тебе! Я — верный слуга царя, и никакими пытками тебе не удастся заставить меня изменить своему господину!

— Я не прибегаю к пыткам, глупец! — В голосе жреца проскользнуло легкое раздражение. — Боль сокращает жизнь, для меня же нет ничего ценнее жизни, которая будет принадлежать мне. Я не буду пытать тебя. Я просто заберу твою жизнь, превратив тебя в одного из чёрных витязей.

Сотник верил в чудеса, но то, о чем говорил жрец, было за гранью его понимания.

— Но если ты отнимешь у меня жизнь, как я смогу служить тебе? Ведь мое тело умрет!

Жрец покачал головой:

— Вовсе нет. Я заберу лишь то, что именуют душой, — непрожитые тобой годы, а взамен наделю твое тело силой. Ты станешь неуязвим и столь могуч, что сможешь ломать пальцами стальные клинки.

— Нет! — закричал сотник, с ужасом вспоминая тех страшных громадных существ, что приковали его к кресту.

— Да, — сказал жрец. — Ты станешь могучим и неуязвимым. Ты будешь служить во славу великого Сабанта.

Брызжа слюной, мидянин завизжал:

— Ахурамазда покарает тебя!

— Мне ли, служившему Ариману, бояться гнева Ахурамазды! — захохотал жрец.

— Нет!!!

Жрец прервал истошный крик мидянина коротким, отрывистым, словно приговор:

— Да.

Вялая прежде рука стремительно метнулась вперед. Острый конец посоха уткнулся в грудь пленника. Сверкнула короткая вспышка. Мидянин, дернувшись, обмяк и безвольно повис на цепях. Из крохотной ранки чуть ниже шеи потекла кровь. Медленная вначале, красная струйка постепенно убыстряла бег, пока не превратилась в яркий ручеек, скользящий по обнаженной груди, животу и сбегающий на землю, а затем по желобу в каменную чашу. Жрец внимательно следил за тем, как теплые язычки жидкости покрывают дно сосуда. Его ноздри жадно вдыхали пряный запах крови, а блеклые льдинки в глазах подтаяли, наполнившись гранатовым соком. Дождавшись, когда ручеек иссякнет, жрец шагнул вперед и ступил в лениво чавкнувшую лужу. Через миг его дыхание участилось, а по лицу разлилось выражение блаженства, равного которому нет на свете. Так оно и было. Ведь нет ничего слаще жизни. А в этот миг жрец поглощал жизнь. Целых тридцать лет жизни, наполненных опасностями и наслаждениями.