Другая жизнь (So Much for That) - Лайонел Шрайвер

Неужели? Хэтти, может, и хотела быть рядом с Глинис и поддержать дочь, но ее здесь не было. Со времени их визита в Элмсфорд в марте даже мать не приехала навестить Глинис. Ни разу. Невероятно.

Кузены и кузины Глинис, племянники и племянницы, соседи (кроме неутомимой Нэнси), а также многочисленные друзья звонили все реже, и разговоры были все короче. Навещали ее они от случая к случаю и старались провести с Глинис все меньше времени.

Шеп знал наизусть их объяснения. Они не хотят обременять Глинис своим присутствием, надоедать ей или мешать отдыхать. Слова о том, что они не знали, в больнице она или дома, готовится ли она к химиотерапии или только вернулась после процедуры. Зная о ее ослабленном иммунитете, несколько друзей отменили встречу, сославшись на внезапную простуду. Они всего лишь старались быть предупредительными. Остальные причины были настолько креативными, что на то, чтобы объяснить их мужу несчастной больной, потребовалось куда больше времени, чем позвонить ей самой.

По словам Зака, Эйгеры – родители одного из парней, с которым тот постоянно «зависал», и их приятели, на протяжении многих лет регулярно приезжавшие в гости Четвертого июля и на рождественскую вечеринку для друзей, – были так заняты подготовкой старшего сына к экзаменам, что не могли позволить себе надолго уехать из дома в Ирвингтоне, который был всего-то в шести милях, и Зак частенько ездил к ним на велосипеде. Предполагалось, что без слов ясно – по крайней мере, никто этого не сказал, – что подготовка к столь суровому испытанию требовала постоянного присутствия обоих родителей, что лишало их возможности даже позвонить.

Марион Лотт, владелица «Живущих во грехе», с которой Глинис очень сдружилась во время работы, в первое время была чрезвычайно внимательна. Извинившись за то, что Глинис не большая любительница шоколада, появившись на пороге, она протянула пакет с конфетами трюфель для Шепа и Зака и корзину фруктов для больной подруги. Но визиты с пакетами подарков прекратились к маю. Когда в начале октября Шеп столкнулся с Марион в Си-би-эс – он заскочил купить слабительное для Глинис, – шоколатье принялась нервно и сбивчиво объяснять, размахивая руками, как много времени отнимает магазин, что заказы приходится делать в Чикаго, что одна из продавщиц забеременела и теперь по утрам ее страшно тошнит и что он должен понять, как неприятно в такой момент, когда от кого-то пахнет шоколадом, поэтому сейчас у нее совершенно нет времени… Ох, Шеп должен знать, что человек, которого взяли на место Глинис, не обладает и сотой доли ее способностей, у него совершенно нет чувства стиля, да и юмора, так что пусть передаст своей потрясающей жене, как им ее не хватает… Он мог бы с жалостью отнестись к женщине и постараться ее остановить, но весьма сложно заставить себя жалеть таких людей. С садистским удовольствием он позволил ей продолжить речь, это были лучшие пять минут за день. Такие извинения казались ему вполне обычными, кухонно-бытовыми, сумбурная речь человека, совершенно не умеющего лгать. Единственный приятный момент заключался в том, что ей действительно было стыдно.

Винзано, напротив, предложили безупречное, продуманное оправдание. Глинис познакомилась с Эйлин Винзано на курсах в «Файн арт департмент», таким образом, их дружба с Эйлин и ее мужем Полом продолжалась уже более двадцати лет. Однако Шеп ничего о них не слышал с тех пор, когда сам позвонил им после операции. Правда, вскоре после встречи с Марион Эйлин все же позвонила и поспешно сообщила, что они с Полом за границей с июня. Сложно передать, каким тоном она поинтересовалась о состоянии здоровья Глинис. Она явно боялась, что позвонила слишком поздно. Она боялась услышать нечто похожее на фразу: «Мне тяжело об этом говорить, Эйлин, но Глинис ушла от нас в сентябре». (Ушла. Она бы точно не ожидала такой формулировки. Словно Глинис не билась в агонии, а просто спокойно вышла из дома.) Вместо этого он сообщил, что Глинис сейчас рядом, недавно закончилась очередная процедура химиотерапии. Когда он предложил передать жене трубку, Эйлин запаниковала.

– Нет, нет, пусть отдыхает! – в ужасе воскликнула она – чего так боятся все эти люди? – Передавай ей мои наилучшие пожелания.

Если единственный пятиминутный разговор – это «наилучшее», что Эйлин может сделать, не хотелось бы узнать, что же для нее «наихудшее». Хотя для корреспондента, находящегося за пределами страны, пять минут – очень много; Пол работал на Эй-би-си. Это было не единственное весьма сомнительное оправдание, которое Шеп слышал от «близких» друзей, исчезнувших из их жизни. В результате, когда в ночь на Хеллоуин Шеп решил доработать списки «Близкие друзья» и «Знакомые», файл «Близкие друзья» он просто удалил.

На следующий день, пребывая в более благодушном настроении, Шеп пришел к выводу, что все эти люди уже давно показали, что для них значила Глинис. Как неподдельно они восторгались ее работами, признавая ее элегантность и чувство стиля! Как вспоминали то или иное событие из жизни!.. Их высокопарные хвалебные оды, Глинис с негодованием называла их панегириками, были способны загнать в угол толпы недоброжелателей. Будет выглядеть достаточно странно, если после восхищений и признаний в любви перейти к разговорам об обновлении дорожного покрытия на Уолнат-стрит. В десять раз хуже выглядели неловкие сцены и витиеватые прощальные речи после ужина, напоминающие бездарный спектакль, – нарочито-доброжелательные, за которые потом мысленно можно себя похвалить, сев в машину, – после которого приходишь в себя, только когда понимаешь, что забыл в гостях свитер. Ты воровато звонишь в дверь, понимая, что хозяева уже моют посуду. Вуаля, остроумие, щедрость, блеск недавнего момента расставания сменяется смущенным топтанием в холле и неловким ожиданием, когда хозяева, спешно вытирающие мокрые руки, найдут забытую вещь. Очень трудно сохранить высокие отношения с больным человеком. Пожалуй, единственный возможный вариант достойного расставания – от всего сердца высказать самые теплые пожелания и больше никогда не возвращаться.

Кроме того, о чем говорить с Глинис, когда медицинские темы исчерпаны? Она слышать не могла воспоминания о том, какая чудесная у нее была жизнь, и жаловаться не умела. Вся ее настоящая жизнь зависела от состояния ее организма: руки были исколоты во время многочисленных процедур химии и болели; жидкость скапливалась в плевральной полости, затрудняя дыхание; апатия то отступала, то вновь парализовывала тело; сыпь, отеки и странные полосы на потемневших ногтях. Она могла бы рассказать о них, но все это было слишком болезненно прежде всего для самой Глинис.

Казалось, их гости чувствовали себя так же, как следящие за показательным судебным процессом, это было как увлекательное строительство различных сооружений на Луне. Помимо злорадства по отношению к людям, над которыми навис зловещий рок, как несчастные обездоленные в Новом Орлеане, Глинис не выражала ни малейшей заинтересованности событиями за пределами их дома. Ежедневные новости сообщали пугающие вещи: происходят необратимые изменения климата, упадок в развитии инфраструктуры, увеличение внешнего долга. Все это можно принимать близко к сердцу, только если вас беспокоит вопрос, что Сан-Франциско однажды смоет в Тихий океан, дюжины машин могут пострадать из-за разрушения моста на шоссе И-95, а страну полностью поглотит Китай. Глинис такие вещи не волновали совершенно. Кроме3 пожалуй, первых двух катастроф, которые несколько могли бы поднять ей настроение. Что же касается событий в стране, это ей было безразлично, впрочем, как и поглощение Китаем.

Основной причиной тому было полное равнодушие Глинис к будущему. Это ставило в тупик. Если человека не интересует будущее, его не интересует и настоящее. Оставалось прошлое, но и оно не привлекало Глинис. (Единственным исключением был процесс против «Фордж крафт». При малейшем упоминании в ее глазах вспыхивал свет, а выражение лица напоминало Шепу картинки из документальных фильмов о дикой природе: взгляд в одну точку, пасть приоткрыта, пантера готова наброситься на жертву. Но Шеп старался как можно реже поднимать этот вопрос. Ее мотивация вызывала тошноту: месть в проявлении, так не свойственном его жене.)

Если уж говорить откровенно, Шеп не чувствовал, что поступает честно, но смотреть на вещи глазами других людей было давней привычкой – Глинис была сложным человеком. Множество тем были под запретом. Но одна выделялась особенно, словно была огорожена красной лентой с надписью «Проход запрещен!». Проблема в связи с последними событиями стала огромной, основной проблемой, единственной проблемой. Шеп заметил это в какой-то момент между окончанием скандала и завершением неудачного ужина с Кэрол и Джексоном, что-то такое, о чем невозможно говорить, но и невыносимо молчать. Вечеринки с друзьями стали казаться какими-то нереальными; словно этого всего не было на самом деле; в них было что-то от сводничества или опеки и еще, конечно, много фальши, скрытого, ложного подтекста, что виновата в таком положении вещей Глинис.