Плач - Кристофер Сэнсом

На улице опять было тепло и солнечно. Я вспомнил, что сегодня вечером приглашен на ужин к Коулсвину. Во второй половине дня я должен был прибыть в Тауэр, и мне подумалось отменить договоренность, но потом я решил, что после посещения тюрьмы будет неплохо провести время в простой человеческой компании.

Сначала я зашел в контору. Барак и Скелли были за работой. Николас, как сказал Джек, уже ушел – обходить мастерские вышивальщиков. Очевидно, накануне он не добился успеха. Барак говорил несколько обиженным тоном: он действительно не любил, когда его отрывают от дела. Я сказал, что иду на инспекцию и что во второй половине дня меня тоже не будет.

– Почему бы не послать эту Слэннинг к черту и не сказать ей, чтобы нашла другого адвоката, раз вы так заняты? – проворчал Джек.

– Не могу без серьезного повода, – упрямо ответил я. – Я взялся за это дело и должен довести его до конца.

– Даже если голова занята совсем другим?

– Да.

Я оставил своего помощника, чувствуя некоторую неловкость.

* * *

Дом миссис Коттерстоук находился в Доугейте[28], на другом конце города, и поэтому я поехал по Чипсайду. Лавки только открывались, рыночные торговцы расставляли свои лотки. Я вспоминал свой разговор с Коулсвином и нашу договоренность попытаться разрешить это дело достойным образом. У меня мелькнула мысль осторожно поговорить с членами гильдии галантерейщиков о семействе Коттерстоуков, но это нарушило бы профессиональную этику, да и все равно у меня не было времени.

Впереди я заметил другого юриста в черной робе: он ехал медленно, опустив голову, словно в задумчивости. Поняв, что это Филип Коулсвин, я догнал его.

– Дай вам Бог доброго дня, брат Шардлейк! – поприветствовал он меня.

– И вам также. Вы готовы к инспекции? Моя клиентка будет там. А ваш?

– Мастер Коттерстоук? О, несомненно. – Коулсвин иронически улыбнулся и добавил: – Моя жена будет рада увидеть вас вечером. Около шести. Это не слишком поздно?

– Это будет вполне удобно. У меня во второй половине дня дела.

Мы поехали рядом. Филип, похоже, был занят своими мыслями и говорил мало. Потом мы проехали мимо переулка, в котором слышались какие-то крики. Двое плотных мужчин вынесли из дома на улицу мебель – выдвижную кровать, стол и пару расшатанных стульев. Они погрузили все это на повозку, а женщина в дешевом грубом шерстяном платье и несколько маленьких детишек, уцепившихся за ее юбку, стояли рядом с каменными лицами. Какой-то человек средних лет громко спорил с большим детиной с дубинкой на поясе, который наблюдал за погрузкой:

– Мы лишь на месяц просрочили арендную плату! Мы жили здесь двенадцать месяцев! Что я могу поделать, если ремесло не идет!

– Это меня не касается, почтеннейший, – без тени сочувствия отвечал здоровяк с дубинкой. – Не пла́тите – съезжайте.

– В этом году люди даже мелкий ремонт не хотят делать – при таких налогах, какие пришлось платить на войну! И цены растут… – Недовольный обернулся к небольшой собравшейся толпе. Послышались сочувственные голоса.

– Выселение, – тихо заметил Коулсвин.

– Их много в этом году, – отозвался я.

Жена строителя вдруг бросилась вперед и ухватилась за сундук, который двое мужчин вынесли из ее дома.

– Нет! – закричала она. – Это инструменты моего мужа!

– Все забирается за долги, – сказал большой детина.

Строитель присоединился к жене, и его голос звучал почти безумно:

– Я не смогу работать без них! Мне позволено оставить инструменты!

– Оставьте сундук! – угрожающе крикнул какой-то человек, только что подошедший к толпе. Мужчина с дубинкой – по всей вероятности, представитель домовладельца – беспокойно осмотрелся: толпа все прибывала.

Мы остановились, и Коулсвин крикнул:

– Он прав! Он может оставить себе орудия своего ремесла! Я юрист!

Толпа обернулась к нам. Многие смотрели враждебно, хотя Филип и пытался помочь: юристы не пользовались популярностью. Впрочем, человек с дубинкой даже обрадовался.

– Хорошо! – крикнул он. – Оставьте сундук, раз таков закон!

Потом он сможет оправдаться перед нанимателем, что, мол, в дело вмешался законник.

Грузчики поставили сундук, и женщина села на него, собрав вокруг детей.

– Можете идти, крючкотворы! – крикнул нам кто-то. – Очистили свою совесть, да?

Мы поехали дальше.

– У бедных людей страшное искушение засомневаться в Божьем промысле, – тихо сказал Коулсвин. – Но когда-нибудь настанет Божеское братство и справедливость для всех сословий.

Я печально покачал головой:

– Раньше я тоже так думал. Я верил, что доходы от монастырей пойдут на справедливость для бедных, что король, став главой Церкви, будет относиться к ним не так, как прежняя Церковь. Но все деньги ушли на расширение Уайтхолла и других дворцов или были выброшены на войну. Неудивительно, что некоторые пошли по более радикальному пути.

– И все же эти люди не принесут ничего, кроме анархии, – сказал Коулсвин с каким-то тихим отчаянием. – Нет, должно прийти достойное, полное порядка царство Божие.

* * *

Мы приблизились к дому. Это было высокое и просторное здание, как и большинство построек в Лондоне, на бревенчатом каркасе, выходящее на людную улицу Доугейта. Арка вела к конюшне позади. Мы привязали лошадей и встали на солнце, глядя на дом сзади. Окна были закрыты ставнями, и хотя за недвижимостью следили, он казался печальным и заброшенным. Ветерок разносил по пыльному двору сухую солому, оставшуюся с тех дней, когда здесь стояли лошади Коттерстоука.

– Этот дом принес бы кучу денег даже в наши дни, – заметил Коулсвин.

– Согласен. Глупо оставлять его пустым и непроданным из-за этого спора. – Я покачал головой. – Знаете, чем больше я думаю о той странной формулировке в завещании, тем более склоняюсь к мысли, что старуха хотела поссорить детей.

– Но зачем?

Я пожал плечами.

Мы обошли дом и постучали в переднюю дверь. Послышались шаркающие шаги, и нам открыл маленький пожилой человек. Я понял, что это, должно быть, Патрик Воуэлл, слуга, который присматривал за домом после смерти миссис Коттерстоук.

– Сержант Шардлейк и мастер Коулсвин, – сказал я ему.

У слуги были мешки под слезящимися голубыми глазами и печальный взгляд.

– Миссис Слэннинг уже здесь. Она в гостиной, – сообщил он нам.

Затем Патрик провел нас через небольшую прихожую, где висел гобелен с Последней Вечерей, сам по себе стоивший кучу денег. Гостиная, хорошо обставленная комната, выглядела так, словно здесь ни к чему не прикасались со времени моего последнего визита. Возможно, здесь действительно ничего не трогали после смерти старой миссис Коттерстоук – стулья и стол запылились, а на одном стуле лежала незаконченная вышивка. Ставни на окнах, выходящих на улицу, были открыты, и сквозь стекла можно было увидеть уличную суету. Свет падал на Изабель Слэннинг, стоявшую к нам спиной перед прекрасной стенной росписью, занимавшей всю дальнюю стену. Мне вспомнилось, как Николас сказал, что ее трудно будет поместить в дом поменьше, но теперь я понял, что это не трудно. Это невозможно.