Завтра в России - Эдуард Тополь

– Правительство нашей страны считает, что интернирование двух миллионов евреев, предпринятое Стрижом и Митрохиным, является нарушением гуманных норм поведения цивилизованных наций, – сказал Йошида негромко.

Бэрол снова взглянул на него в упор и улыбнулся:

– Слушайте, Джиро. Мы же с вами военные летчики. И я вам сейчас скажу все как своему брату-летчику. Русских больше ста пятидесяти миллионов. Они могут бомбить друг друга, вешать, расстреливать, морить голодом, и им плевать, что их станет на десять или пятнадцать миллионов меньше. И это их личное, внутреннее, русское дело. Американский Конгресс может вести себя, как игрок на скачках – ждать, когда определится победитель, и тогда поставить на верную лошадку. Как в Афганистане. Когда стало ясно, что русские не могут победить в Афганистане, тогда американцы стали снабжать афганских партизан оружием. Для этого ровно миллион афганцев должны были погибнуть под русскими бомбами. Но нас, евреев, меньше, чем русских, и меньше, чем афганцев. Нас во всем мире всего восемь миллионов. Мы не можем допустить новой катастрофы и гибели четвертой части нашей нации. Моя жена рожает Израилю десятого ребенка, и она уже высохла, вы же видели. А родить заново два миллиона!.. Ваш народ пережил ужас Хиросимы, это сродни газовым печам Освенцима, поэтому только вы можете и должны нас понять. Два миллиона наших братьев вымерзают и умирают сейчас в Сибири между советским молотом и китайской наковальней. Пока в России идет гражданская война, они не получают даже того мизерного лагерного питания, которое им давали до уральского восстания. А не сегодня-завтра Китай может решить воспользоваться ситуацией и отхватит себе часть Сибири. При этом они прокатятся по евреям на советско-китайской границе, как асфальтовый каток. Мы не можем этого допустить, мы не можем ждать даже дня, ничего не делая. Поэтому мы сделали черт-то что, чтобы вы прилетели сюда хотя бы на два дня и ЗДЕСЬ услышали, что нам нужно. Нам нужно выбросить в Уссурийский край хлебный десант: 30 тысяч тонн продовольствия. Все, что мы просим у Японии, – разрешения воспользоваться вашими аэродромами.

– Тридцать тысяч тонн? – изумился Йошида. – Но ведь это 100 грузовых самолетов!

– Значит, в принципе вы согласны, – улыбнулся Бэрол. – Вопрос только в количестве самолетов?

– Нет, нет, подождите! Я не сказал, что мы согласны…

– Конечно, вы не сказали. Вы скажете это после разговора с вашим премьер-министром. Но мы тем временем можем начать подготовку…

– Подождите. Я хотел бы все-таки знать детали. Даже если мы вдруг дадим вам возможность воспользоваться нашими аэродромами, как сотня ваших грузовых самолетов может тайно долететь отсюда до Японии, а потом еще совершить рейд на советскую территорию? Ведь они вас уничтожат. Система их ПВО на Дальнем Востоке – лучшая в мире…

– Вы ошибаетесь в нескольких пунктах, Джиро-сан, – мягко сказал Бэрол с такой почтительностью, словно он обращался к старшему брату. – Операция не будет тайной, она будет совершенно открытой. Но русские не смогут сделать ни одного выстрела. Второе: грузовые самолеты не будут израильские. Израильскими будут только летчики и военные самолеты эскорта. А грузовые самолеты будут японскими, мы у вас их арендуем. Что же касается продовольствия, то наши корабли с продовольствием уже подходят сейчас к Осаке. Я думаю, что все остальные детали мы можем обсудить дома, за завтраком…

День шестой

4 февраля 199… года

41

Москва. 09.29 по московскому времени

«…Угнетенные граждане советской империи!.. То, чего больше всего страшились кремлевские вожди в течение всех десятилетий их правления, свершилось!..»

Минус тридцать по Цельсию в Москве – это хуже, чем минус пятьдесят в Сибири. Воздух, впитав в себя копоть сотен заводов и дымы тысяч кочегарок, наглухо заслоняет солнце серой пеленой и придает городу хмурый, враждебный вид. Тем более если в городе введен комендантский час, опустевшие улицы заполнены лишь армейскими патрулями и милицией, а эфир насыщен войной глушилок с воззваниями радиостанций восставших.

«…Солдаты-мусульмане! Что вы делаете на территории России? Что вы делаете на Украине, в Молдавии, Белоруссии? Бросайте ваши воинские части, арестовывайте поезда и самолеты и спешите домой спасать свои дома, землю, своих родителей! Ведь сейчас у вас на родине КГБ расстреливает и бомбит ваших братьев, сестер и невест только за то, что они не хотят больше власти Кремля.

Солдаты-украинцы, русские, белорусы, молдаване! Что вы делаете в Узбекистане, Киргизии, Армении, Грузии?..»

Наполненный хрипом радиоголосов лимузин голландского посла Бруно Бартелла медленно катил по заледенелому Калашному переулку от особняка голландского посольства в сторону Калининского проспекта. Когда-то, даже вот в такие пронизывающие до костей морозные дни, в этом переулке с раннего утра, еще до открытия посольства, собиралась огромная очередь людей, которые от счастья не чувствовали этих морозов. То были русские евреи, получившие разрешение на эмиграцию. Голландское посольство представляло тогда в СССР интересы государства Израиль, и эмигранты получали здесь израильские визы и денежные пособия. По совершенно необъяснимой логике Кремль, лишая человека советского гражданства, взимал с него 500 рублей, даже с грудного ребенка. В то время 500 рублей были равны трехмесячной зарплате среднего советского инженера, и при семье в четыре человека люди должны были только за освобождение от советского гражданства отдать весь свой годовой доход. Конечно, далеко не все имели такие деньги, и потому из США и Израиля голландскому послу приходили средства на выкуп этих нищих.

Но после высылки всех русских евреев в Уссурийскую тайгу всякая эмиграция прекратилась. Израиль объявил всех этих высланных евреев гражданами государства Израиль и ради их освобождения начал всемирную кампанию за полную экономическую блокаду СССР. Конечно, это была заранее проигранная игра. Даже частичный экономический бойкот, объявленный когда-то Картером Советскому Союзу в связи с советским вторжением в Афганистан, лопнул через три года при самой антикоммунистической администрации в Белом доме – при Рональде Рейгане. Потому что экономика диктует политику, а не наоборот. Мир бизнеса не может устоять перед таким гигантским рынком, как СССР. Стриж и Митрохин знали это так хорошо, как в свое время Брежнев и Андропов. Знали это и в Израиле. Но что они могли еще сделать этому гигантскому коммунистическому монстру? Функции голландского посла по представительству в СССР израильских интересов сошли на нет, никаких дел с антисемитским режимом Стрижа и Митрохина израильское правительство теперь не вело и вести не собиралось, обе страны открыто именовали друг друга фашистскими…

И тем не менее сегодня голландский посол ехал в Кремль по поручению Иерусалима. Он удивился своему спокойствию. Неужели так же отстраненно-спокойно и даже радостно чувствовали себя, например, заговорщики, которые ехали в ставку Гитлера с динамитом в служебном портфеле?

У Бруно Бартелла не было в портфеле никакого динамита, однако его сегодняшняя миссия была почти такой же самоубийственно опасной. Но даже сейчас, по дороге в Кремль, он не спрашивал себя, почему он согласился на это, почему вчера в Амстердаме сказал израильскому послу спокойно и по-деловому: «Да, я сделаю это!..»

При выезде на Калининский проспект мостовая была перегорожена танками, здесь же стоял вооруженный гэбэшный патруль. Шофер голландского посла затормозил в двух метрах от танка, офицер КГБ в тяжелом овчинном полушубке, в валенках и шапке-ушанке подошел к лимузину. Бруно Бартелл поспешно выключил радиоприемник. Хотя на переднем крыле машины был посольский флажок, а на ветровом стекле был ясно виден дипломатический спецпропуск, офицер бесцеремонно открыл дверцу машины.

– Куда едем?

– В Кремль… – сухо ответил Бруно Бартелл.

– Зачем?

– У меня аудиенция с господами Стрижом и Митрохиным.

Офицер цепкими глазами оглядел кабину, остановил взгляд на умолкшем радиоприемнике, затем захлопнул дверцу и жестом разрешил шоферу проехать в узкое пространство между танками. Миновав этот танковый заслон, лимузин вывернул налево, на Калининский. Проспект был пуст, если, конечно, не считать маячивший впереди очередной танковый эшелон. Хотя в прежние дни от посольства до Кремля можно было даже в часы пик доехать за шесть-семь минут, сегодня Бартелл выехал за сорок минут до аудиенции со Стрижом и Митрохиным. Он знал, что таких заслонов и проверок будет еще четыре и каждая последующая – длительней и придирчивей предыдущей. А при въезде в Кремль и машину, и самого Бартелла вообще обыщут миноискателями, несмотря на весь его дипломатический иммунитет.

Бруно включил радио, покрутил ручку настройки. У него был мощный «Sony», который легко отстраивался от московских глушилок и принимал даже дальние сигналы провинциальных радиостанций. Женский голос заполнил машину: