Добыча - Таня Джеймс

съедает остатки трюфеля, с мягким компотэ из белого шоколада, клубники и шампанского.

* * *

Вернувшись в магазин, Жанна застает Аббаса за делом: он вставляет «коробочку с плачем» в спинку матерчатой куклы.

– Ну что? – спрашивает он.

– Она сказала, что брюнетки хороши, но блондинки будут лучше продаваться, – отвечает Жанна, расстегивая шляпку.

– Что еще?

– Она спросила, какой ты национальности. Я сказала, что ты мавритатин.

– Можешь сказать ей, что я Иисус Христос, если это заставит ее открыть кошелек. – Он ждет. – Так что? Она его откроет?

Не в силах больше тянуть, Жанна расплывается в улыбке.

Аббас выдыхает.

– Хорошо. Это очень хорошо.

– Единственная плохая новость, – говорит она, заглядывая в свою сумочку, – что теперь шоколад размазан по всей подкладке моей сумочки и… – она поднимает глаза и удивленно смотрит, как он подходит к ней, откладывает ее сумочку и берет ее руки в свои, – …под ногтями.

Он смотрит на нее очень долго, изучая разные части ее лица. Она слишком ошеломлена, чтобы размышлять, о чем он думает с таким сосредоточенным видом. Потом он целует ее в губы, и все мысли исчезают из ее головы.

* * *

После поцелуя он ухаживает за ней так медленно, что она не уверена, ухаживают ли за ней вообще. Он приглашает ее на долгие прогулки, которые заканчиваются лишь тем, что его губы касаются ее пальцев. Потом он уходит в магазин, а она уединяется в своей комнате, размышляя о том, почему у нее так бьется сердце.

Тем временем мадам Гардам покупает заброшенную фабрику и нанимает команду для реконструкции производственных цехов. На первом этаже – шитье кукол, на втором – изготовление «коробочек с плачем». Жанна приносит схемы, тщательно вычерченные Аббасом; он учит ее, как обучать работников; она понимает, что ей нравится учить женщин. Внутренний цилиндр должен опускаться с нужной скоростью. Если он падает с лязгом, значит, вы сделали цилиндр слишком маленьким и придется начинать все сначала. Точность, дорогие леди. Мы должны быть точными. Поначалу фабрика напоминает птичник, полный пронзительной трескотни, но пара ватных шариков в ушах – и звуки можно терпеть.

Через две недели после начала производства, за неделю до того, как куклы будут отправлены в парижские бутики, Жанна просыпается рано утром от стука в дверь. Аббас спрашивает, не хочет ли она прогуляться.

Еще одна прогулка, думает она. Но надевает накидку и чепец и берет его под руку.

Прогулка оказалась короткой – до магазина. На стекле золотыми буквами написано:

Жанна дю Лез.

Игрушки. Шляпы. Творения.

– Это ты сделал? – спрашивает она, подходя к стеклу. Чувствуется запах свежей краски.

– Да.

– А твое имя…

– Не важно. Магазин твой.

Он встает рядом с ней у окна. В отражении она видит, как его рука находит ее руку.

– Я думаю, это событие заслуживает тоста, – говорит она его отражению, которое так расплывчато, что она находит в себе смелость прямо добавить: – У меня дома есть бренди.

– У тебя дома? Сейчас?

Она кивает.

Пока он обдумывает, она представляет, как земля под ней разверзается и поглощает ее целиком, и это более предпочтительное развитие событий, чем просто ждать его ответа.

– Прилично ли это делать до женитьбы? – спрашивает он.

– А мы собираемся жениться?

– Я бы хотел. На тебе. – Он громко сглатывает. – И тогда мы сможем пить бренди каждый день. Даже два раза в день.

– Звучит приятно.

Они затихают, как бы проверяя температуру принятого ими решения.

– Но зачем терять время? – говорит он, и она соглашается, и они спешат к ее двери.

* * *

Жанна изучила основы секса в монастырской школе – не от монахинь, конечно, а от особо смелых девочек или девочек со смелым воображением. Одна девочка говорила, что будет пахнуть грибами. Другая утверждала, что в кульминационный момент оба почувствуют, что хотят писать. Подобные детали превращали его в животный акт, который вызывал неловкость.

Звук, который издал Аббас, когда вошел в нее, действительно напоминает животный, но в любопытном смысле. Что-то среднее между тяжелым вздохом и глухим стоном. Пока она обдумывает это, ее дыхание становится ритмичным и странным, а из ее собственного тела вырывается голод, безграничный, как свет…

(Но все быстро заканчивается, это был его первый раз за очень долгое время.)

На простыне появляется круглое красное пятно. Во второй раз боль гораздо меньше; он двигается медленнее и рассматривает каждую ее черту с откровенностью, которая поражает ее даже больше, чем сам секс. Когда он выключается у нее на плече, она свободно разглядывает его: изборожденные брови, раскрытые губы, лицо мальчика, который всю жизнь боролся со сном и наконец нашел покой.

* * *

Они живут так месяцами, осваивая контуры новой жизни, благодарные и потрясенные выпавшим шансом на счастье. Конечно, они не постоянно счастливы. Но у каждого из них есть рана, которую понимает другой: оторванность от своей кровной линии, от своей родины. Каждый из них – все, что есть у другого, и иногда это – бремя, но чаще всего – утешение.

Часто Аббас задумывается, что стало с механизмом. Рум мог бы знать, но долгое время чувство вины не дает Аббасу написать ему. Он до сих пор помнит, как пожимал ему руку в день отъезда. Каким разбитым выглядел Рум, отходя от кареты. Каким потерянным.

Когда карета отъехала, Аббас ждал, что вот-вот сам испытает чувство потери, но все, что он ощущал, – это ошеломленное безразличие. Через некоторое время он также почувствовал облегчение. Как будто годами стучишься в закрытую дверь, а потом обнаруживаешь, что дверь легко открывается в другую сторону, стоит только подтолкнуть. А по ту сторону – новая жизнь.

Последние ночи Аббас лежит без сна, уставившись в потолок, пока Жанна тихонько посапывает рядом с ним. Со стороны он кажется совершенно неподвижным. Внутри него бурлит тьма и свет, старые воспоминания и свежие чувства. Зарождается что-то новое, и неважно, будет ли оно нарисовано чернилами, резцом или долотом, потому что будущее безгранично.

Путешествие

После долгой зимы и прохладной весны в Твикенхэм пришло лето. Жужжат тучи мошек; пчелы цепляются за цветы. Рум покидает замок Клеверпойнт.

Он оставил свой пост два месяца назад, отправив письмо на лондонский адрес Ричарда. Новый лорд Селвин не появлялся в доме несколько недель, предпочитая, чтобы Рум занимался своими делами, а Феллоуз – домашним хозяйством.

К удивлению Рума, Ричард действительно прислушивался к его советам. Это была идея Рума – передать Музыкального тигра в дар музею Ост-Индской компании, где его смогут отреставрировать