Добыча - Таня Джеймс

мы начнем путешествие домой.

– Мистер Палмер может отвезти вас в город – я все устрою.

– А вы, месье Рум? Вы останетесь в Клеверпойнте?

– До тех пор, пока я нужен. А потом… Я не знаю.

– У вас здесь есть родные?

Он качает головой.

Она долго смотрит на него, потом говорит:

– Я очень сожалею о вашей утрате.

– Действительно, смерть леди Селвин – большая потеря для всей Англии. Но она оставила после себя один из величайших загородных домов в стране, не говоря уже о ее коллекции…

– Месье Рум, – она кладет руку на его предплечье. – Я сожалею о вашей утрате.

Он смотрит на нее. Ужас сковывает его.

Жанна отпускает его руку, выпрямляется.

– Ей повезло, что у нее был такой преданный человек, как вы.

Рум не дышит. Если он вздохнет, то разрыдается, и тогда она ясно увидит закрытую часть его сердца. Возможно, Жанна уже ее видит своими пронзительными серыми глазами. Что она может сделать с этой информацией, он понятия не имеет. Но она на виду, между ними. Расправляет крылья. Пробует воздух.

Рум резко поднимается, благодарит ее и желает счастливого пути.

Он спешит через сад, потом сворачивает в сторону от дома, надеясь, что Жанна не наблюдает за его хаотичными движениями. Остановившись на середине моста, он хватается за перила и пытается восстановить дыхание. Горло сжимается. Он трясет головой. «Да ладно тебе», – бормочет он про себя.

Рум уже опаздывает на доклад к новому лорду Селвину, но все равно берет корзину из сарая садовника и идет вокруг дома, пока не доходит до изгороди прямо под окнами посудной кладовой. Там он собирает вещи, которые леди Селвин выбросила из подола своей юбки. Некоторые из них целы, другие разбиты вдребезги, а одна заставляет его хохотать до слез, как сумасшедшего, – фарфоровая голова сарацина с отбитым носом.

Руан

Сначала Аббас возвращается к своей спартанской жизни, ремонтируя часы в задней части магазина. С Жанной он вежлив, и хотя воспоминание о том, как он бормотал ей в волосы, может захватить ее в любой момент, его вежливость заставляет ее поверить, что он хочет дружбы, ничего больше. Пусть так, думает она.

Иногда, когда нет работы, нет никаких доходов, Аббас опирается подбородком на ладонь и сидит постукивает по поверхности стола, между бровями появляется беспокойная складка.

– Ты мог бы вернуться к созданию игрушек, – предлагает она однажды, оглядывая его. – Они бы хорошо продавались.

Он цокает на эту идею, и это втайне приводит ее в восторг. С детства она не слышала этого звука, который обычно издавал кто-нибудь из раздраженных тетушек.

– Игрушки занимают слишком много времени, – говорит он. – Это не рационально.

– И тем не менее мы здесь, обеспечиваем сами себя. Ноги. – Он поднимает ноги, чтобы она могла просунуть метлу под табурет и стол. – У нас все хорошо.

– Пока.

– Почему, что ты имеешь в виду? Ты куда-то собираешься?

– Нет. – Он смотрит на нее, озадаченный ее тревогой. – Я только хочу сказать, что было бы лучше, если бы мы продавали такие вещи, которые легко производить, которые требуют меньше времени на каждую деталь.

– Например?

Нескольких недель они обмениваются идеями. Шляпы. Волчки. Куклы. Ничто не вызывает восторга, но Жанна постоянно возвращается к куклам. Она рассказывает ему о той, что была у нее в детстве: простой набитый шарик из муслина с двумя глазами, нарисованными кайалом, и ртом. Как она преданно качала ее, имитируя плач и мечтая, чтобы она издавала собственные звуки.

Аббас слушает, сцепив руки за головой.

– Люсьен говорил, что звук – это все. Он говорил, что французское слово «животное» происходит от какого-то другого слова…

– Animus, – говорит она и с гордостью добавляет: – Я преуспела в латыни.

– Он говорил: «Звук – это дыхание – это жизнь». Или что-то в этом роде.

Она следует за его мыслью. Кукла, которую можно быстро изготовить и заставить плакать. Но как?

Днями напролет он сидит за тетрадями и чертежами Люсьена, быстро пролистывая их, пока не находит полезные схемы внутренностей и главных труб. Сидя рядом, она переводит то, что он не может понять, их обучение взаимно, она никогда не думала, что учеба может быть такой.

На целую неделю Аббас откладывает ремонт часов и погружается в проектирование и разработку. Перед ним на столе: эскизы, карандаш, маленький напильник, резиновые прокладки разных размеров и несколько деревянных цилиндров, которые он вырезал сам. По его словам, он делает внутренности, которые будут помещаться в груди матерчатой куклы. Он поручает ей сшить саму куклу, с конечностями на палочках, широко расставленными глазами и подвижным о-образным ртом.

Однажды во время шитья она слышит визг, который заставляет ее уколоть палец.

– Боже правый!

Аббас светится, в его ладони маленький странный предмет.

Очень простая вещь, по крайней мере так кажется: цилиндр внутри другого цилиндра, в центре крышки отверстие. Он объясняет, что при перевороте предмета внутренний цилиндр погружается в воду, а воздух выходит наружу через отверстие, по дороге проходя через пару скрытых металлических пластин. Он называет его «коробочкой с плачем», которую можно вшить в грудь куклы.

К концу восьмого месяца они сделали и продали пятьдесят плачущих кукол в одном только Руане. Их успех привлекает внимание мадам Гардам, подруги тети Изабель, которая хочет вложить капитал. За обедом с мадам Гардам Жанна непрерывно говорит: о том, что плачущие куклы популярны из-за своего мягкого тела и конечностей, что их легче производить, чем кукол из фарфора (такой вчерашний день), и гораздо приятнее обнимать. А главное – внутри у них замечательный плакательный механизм, первый в своем роде во Франции, разработанный деловым партнером Жанны, месье Махмудом Аббасом.

– Что за имя такое – Аббас? – спрашивает мадам Гардам, поднимая брови.

– Мавританское, – говорит Жанна и спешит поделиться деталями плана: фабрика в Руане и когда-нибудь, возможно, магазин на Монмартре…

– Моя дорогая, – говорит мадам Гардам. – Тебе не нужно так стараться. В отличие от твоей дорогой тети, я больше забочусь о деньгах, чем о маврах. Давайте поедим?

Жанна навсегда запомнила этот обед: суп с травами и два вида рыбы, птица, пирог с мясом, пирог с крыжовником, вишни, клубника, виноград, инжир и генуэзский бисквит. Ей удается стащить два или три шоколадных трюфеля, пока мадам Гардам отворачивается, и спрятать их в свою сумочку.

Возвращаясь домой в карете, она засовывает пальцы в карман сумочки и достает оттуда растаявший шоколад. В ее лучшей сумочке! Хотя сейчас у нее начинается новая жизнь, в которой она сможет позволить себе купить еще более прекрасную сумочку. Может быть. Она